Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов Страница 17

никогда не были влюблены в Мортье и что вы имеете ко мне серьезное чувство дружбы; но когда я рассуждаю спокойно, всё мне представляется в другом, более справедливом свете. Будь, что будет, я обещал вам и буду с вами совершенно и неприятно откровенен. — То, что я говорил об глупом и хорошем человеке, справедливо, но всё это яснее вот как: […] после истории Мортье я просто люблю вас, влюблен в вас… но простите меня за злую откровенность, я не уважаю вас столько, как прежде, и не верю вам. Я стараюсь принудить себя верить вам и уважать вас, но против моей воли сомневаюсь. Виноват ли я в этом, судите сами […] Любили ли вы истинно М[ортье]? до чего доходили ваши отношения? целовал ли он ваши руки? Я видел во сне, что он целует вас Валериановскими губами (Речь идет о Валериане Петровиче Толстом, муже сестры Толстого — Марии Николаевны, сладострастном и любвеобильном человеке полноватого вида. — В.Р.), и с ужасом проснулся; ежели бы это была действительность, и вы бы признались в ней, я бы был рад. Да, я влюблен в вас и от этого я беспрестанно колебаюсь между чувствами к вам — или страстной любви или ненависти и боюсь» (курсив Толстого. — В.Р.) (60, 99–100).

Ревность к французу оказалась сильнее влюбленности и расположенности к живому общению с той, которая была «мила» сердцу, порой казалась красивой и умной, а бывало, и по-женски, как казалось ему, глуповатой, но заслуживающей снисхождения.

В один из летних дней 1856 года Толстой, прочитав стихотворение Пушкина «Гляжу, как безумный, на черную шаль…», подчеркнул только одну строчку, оказавшуюся в одной ассоциативной цепи с его переживаниями:

«Неверную деву лобзал армянин» (II, 274).

История несостоявшейся любви завершилась небольшой, но содержательной перепиской. Но прежде была чарующая осень в отношениях между Толстым и Арсеньевой.

Из Дневника Л. Н. Толстого. 1856 г.

(47, 99–107)

10 ноября. «Видел во сне вальс с Валерией и странный случай».

11 ноября. [Петербург] «С Трузсоном[51] приехал домой, он отсоветывает жениться, славный человек».

12 ноября. «Утро писал scenarium[52] немного, был в Штабе. Отставка не раньше месяца, у Гончарова имел глупость обещать обедать завтра у Кушелева. На Гимнастике, обедал дома, написал одно Явление Комедии и Валерии, о которой думаю много, 11/2 листочка».

13 ноября. «…в 4-м часу к Дружинину, там Гончаров, Анненков, все мне противны, особенно Дружинин, и противны за то, что мне хочется любить, дружбы, а они не в состоянии. […] дописал письмо Валерии — очень холодно».

15 ноября. «Поехали с Дружининым к Анненкову и застали его играющим на органе, поехали к Безобразову. Собрание литераторов и ученых противно, и без женщин не выйдет. Потом ужинали с Анненковым и много толковали, он очень умен и человек хороший».

19 ноября. «Получил письмо от Валерии недурное, но странно — под влиянием работы я к ней хладнокровен».

20 ноября. «…дома нашел письмо от Валерии. Ничего нового в письмах, неразвитая любящая натура. Отвечал ей, лег в 3».

22 ноября. «Написал Валерии письмо. Очень думал об ней. Может, оттого, что не видал в это время женщин».

23 ноября. «Получил милое письмо от Валерии, отвечал ей. […] Как хочется поскорее отделаться с журналами, чтобы писать так, как я теперь начинаю думать об искусстве, ужасно высоко и чисто».

25 ноября. «Встал в 9, дурно спал опять. Поехал в зверинец, рано. Государь читал „Детство“. В зверинце барыня со сладострастными глазами. Поработал утром и перед обедом. Обедал дома, был милый Анненков и несносный Бакунин».

26 ноября. «Получил глупо-кроткое письмо от Валерии».

27 ноября. «Встал в 10. Получил письмо глупое от Валерии. Она сама себя надувает, и я это вижу — насквозь, вот что скучно. Ежели бы узнать так друг друга, что не прямо воспринимать чужую мысль, а так, что видеть ее филиацию в другом».

29 ноября. «Дудышкин и Гончаров слегка похвалили „Утро помещика“. О Валерии мало и неприятно думаю».

30 ноября. «Получил страховое и милое письмо от Валерии».

1 декабря. «Написал письмо Валерии, хорошее, ни тепло, ни холодно».

5 декабря. «Утро читал „Обыкновенную историю“ (роман И. А. Гончарова. — В.Р.), которую послал Валерии».

7 декабря. «Встал поздно, написал письмо Валерии».

11 декабря. «Читал „Лира“, мало подействовало […] Мне очень грустно».

17 декабря. «Лир прелестен […] Завтра ехать к Иоанну и написать Николеньке, тетеньке и Валерии».

18 декабря. «Разбудили меня в 11. Поехал к отцу Иоанну, стерва! К Панаеву, там Чернышевский, мил. На гимнастике плохо. У Панаева обедал, Боткин в восхищенье от „Юности“, у меня Столыпин, Полонский, Дружинин, Анненков, Боткин, Панаев, Жемчужников, Толстой».

29 декабря. «Встал поздно, получил длинное письмо от Валерии, это мне было неприятно».

В 1854 г. Толстой проявил большой интерес к пушкинской поэме «Цыганы»:

«В Пушкине же меня поразили Цыгане, которых, странно, я не понимал до сих пор» (47, 10).

И летом 7 июня 1856 г. поэма так же сильно взволновала его:

«Цыгане прелестны, как и в первый раз…» (47, 78).

8 ноября 1856 г. Толстой написал два письма, одно из которых он не отправил (отрывок из него процитирован выше), другое начал знаменательными словами из поэмы Пушкина «Цыганы»:

«Любезная Валерия Владимировна!

„Что было, того уже не будет вновь“, сказал Пушкин. Поверьте, ничто не забывается, и не проходит, и не возвращается. Уж никогда мне не испытывать того спокойного чувства привязанности к вам, уважения и доверия, которые я испытывал до вашего отъезда на коронацию» (60, 102).

Алеко с его мучениями ревности, видимо, был близок Толстому в молодости, жажда мести героя за измену возлюбленной обретет инобытие в «Крейцеровой сонате» Толстого, а любящая Земфира, как и Анна Каренина, переступила черту дозволенного — свобода любви для обеих оказалась выше всяких традиций и условностей.

История отношений молодого Толстого и Валерии Арсеньевой, отголоском прозвучав в повести молодого писателя «Семейное счастье», дала о себе знать и в романе «Война и мир».

Влюбленность и страдание Толстого, отнюдь не близкие страданиям юного Вертера, перебросили мостик творчества от юности к зрелости.

И свершилось это не без влияния поэзии и прозы Пушкина. Кстати, особое место в этом событии возымели статьи Неистового Виссариона.

Из Дневника Л. Н. Толстого. 1857 г.

(т.