Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов Страница 18

1 января. [Петербург] «Написал письмо Валерии, короткое и сухое».

2 января. «Утром читал Белинского, и он начинает мне нравиться».

3 января. «Очень поздно встал, прочел прелестную статью о Пушкине».

4 января. «Встал во 2-м часу. Статья о Пушкине — чудо. Я только теперь понял Пушкина. Гимнастика. Обедал у Боткина с одним Панаевым, он читал мне Пушкина, я пошел в комнату Боткина и там написал письмо Тургеневу, потом сел на диван и зарыдал беспричинными, но блаженными, поэтическими слезами. Я решительно счастлив все это время. Упиваюсь быстротой морального движенья вперед и вперед».

6 января. «Встал в 12 часу с головной болью […] Обедал у Боткина, разболтались про верховую езду. Я больше и больше люблю их. Пошел к себе, в 9 часу пришла А.П.[53], очень хорошо. У Щербатова[54] скука. Я сказал про Белинского дуре — Вяземской»[55].

«Дурой» этой был увлечен Пушкин, а ее муж Петр Андреевич Вяземский — соучастник предсмертной трагедии Пушкина, жесткий цензор толстовских произведений пятидесятых годов.

14 января. [Москва] «Вечер у Маши[56], читали Пушкина» (47, 111).

19 января. «Поехал к Маше. Оболенский поздно заехал на бал. Я не танцевал. Много хорошеньких женщин. И весело, ежели бы не приструнила Растопчина» (Евдокия Петровна Ростопчина — поэтесса. — В.Р.).

25 января. «Менгден[57] замечательная женщина. Вечер у Сушковых. Тютчева мила[58]».

3 февраля. (В дороге, на пути к Варшаве). «…холод, скука, моральная усталость. […] Хочу написать письмо М-llе Vergani (гувернантка Арсеньевых и подруга Валерии. — В.Р.), доказав, что виноват не я, si виноватъ il y a (если есть виноватый. — с франц. — В.Р.), и письмо Менгден, очень хочется. — Она прелесть и какие могут быть отрадные отношения. Отчего с сестрой я не нахожу такого наслаждения? Может, вся прелесть состоит в том, чтобы стоять на пороге любви» (47, 113).

19/3 марта. «Получил письмо от Валерии»

(последнее письмо Валерии не сохранилось. — В.Р.)

Последнее письмо Льва Толстого к Валерии Арсеньевой

1857 г. Февраля 20 / Мapтa 4. Париж.

«Письмо ваше, которое я получил нынче, любезная Валерия Владимировна, ужасно обрадовало меня. — Оно мне доказало, что вы не видите во мне какого-то злодея и изверга, а просто человека, с которым вы чуть было не сошлись в более близкие отношения, но к которому вы продолжаете иметь дружбу и уважение. — Что мне отвечать на вопрос, который вы мне делаете: почему? Даю вам честное слово (да и к чему честное слово, я никогда не лгал, говоря с вами), что перемене, которую вы находите во мне, не было никаких причин; да и перемены, собственно, не было. Я всегда повторял вам, что не знаю, какого рода чувство я имел к вам, и что мне всегда казалось, что что-то не то. Одно время, перед отъездом моим из деревни, одиночество, частые свидания с вами, а главное, ваша милая наружность и особенно характер сделали то, что я почти готов был верить, что влюблен в вас, но всё что-то говорило мне, что не то, что я и не скрывал от вас; и даже вследствие этого уехал в Петербург. В Петербурге я вел жизнь уединенную, но, несмотря на то, одно то, что я не видал вас, показало мне, что я никогда не был и не буду влюблен в вас. А ошибиться в этом деле была бы беда и для меня и для вас. Вот и вся история. Правда, что эта откровенность была неуместна. Я мог делать опыты с собой, не увлекая вас; но в этом я отдал дань своей неопытности и каюсь в этом, прошу у вас прощенья, и это мучает меня; но не только бесчестного, но даже в скрытности меня упрекать не следует. —

Что делать, запутались; но постараемся остаться друзьями. Я с своей стороны сильно желаю этого […]

Я вот уж 2 недели живу в Париже. Не могу сказать, чтоб мне было весело, даже не могу сказать, чтоб было приятно, но занимательно чрезвычайно. Скоро думаю ехать в Италию. —

Как вы поживаете в своем милом Судакове? Занимаетесь ли музыкой и чтением? Или неужели всё скучаете? Избави Бог, вам этого не следует делать. — Французы играют Бетховена, к моему великому удивлению, как боги, и вы можете себе представить, как я наслаждаюсь, слушая эту musique d’ensemble (музыкальный ансамбль — франц. — В.Р.), исполненную лучшими в мире артистами.

Прощайте, любезная соседка, от души жму вашу руку и остаюсь вам истинно преданный Гр. Л. Толстой» (60, 161–162).

16 апреля. «Много передумал. Надо делать мне три вещи: 1) образовывать себя, 2) работать в поэзии и 3) делать добро. И поверять эти три дела ежедневно».

11 мая. [Женева.] «Как я готов влюбиться, что это ужасно. Ежели бы Александрин[59] была 10-ю годами моложе. Славная натура».

Ранней весной 1857 г. произошел окончательный разрыв отношений между Толстым и Арсеньевой. Мосты, поддерживавшие влюбленность, были сожжены. Толстой в последнем письме мотивировал причину разрыва отсутствием в нем настоящего чувства любви. В конце ноября предшествующего года в письме к Валерии он объяснил свое решение более рассудочно: «Я не люблю нежного и высокого, а люблю честное и хорошее» (60, 127).

Но, скорее, и ему в этот период жизни было свойственно то, что он подметил в И. С. Тургеневе, сделав запись в дневнике 9 марта 1857 г. во время переезда из Парижа в Дижон: «Тургенев ни во что не верит, вот его беда, не любит, а любит любить» (47, 116).

25 октября 1856 г. в Записной книжке Толстой записал:

«Все, что я любил — собак, лошадей, женщин — я всегда сравнивал с идеалом совершенства в том же роде и, глядя на них, старался видеть то, чего не было хорошего, и не видеть то, что было дурного, и как будто ожидал, что вот-вот это переделается по моему желанию. —

О ревности. Предположения. Храповицкий. Планы Храповицкого. Дембицкая должна любить добро больше Храповицкого (под вымышленными именами — Толстой и Валерия. — В.Р.)» (47, 198).

И вслед за этими размышлениями прозвучала справедливая мысль о недопустимости в любви первенства рассудка над чувством.

«У моих приятелей литераторов, старых холостяков, у всех одна общая грустная черта: встречаясь с человеком, они считают необходимым вперед определить себе его характер и потом это мнение берегут,