Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов Страница 16

Чьи взоры властвуют тобой;

Но жалок тот, кто молчаливо,

Сгорая пламенем любви,

Потупя голову, ревниво,

Признанья слушает твои». (II, 446–447)

Метущаяся душа Толстого, обреченная на страдания ревнивца, нашла себе выход на страницах дневника писателя.

1 октября. [Ясная Поляна] «Ничего не делал, но, слава Богу, меньше думал о Валерии. Я не влюблен, но эта связь будет навсегда играть большую роль в моей жизни. А что, ежели я не знал еще любви, тогда, судя по тому маленькому началу, которое я чувствую теперь, я испытаю с ужасной силой, не дай бог, чтоб это было к Валерии. Она страшно пуста, без правил и холодна, как лед, оттого беспрестанно увлекается» (47, 92).

7 октября. «Дома праздно и не в духе» (47, 93).

8 октября. «Поехал к Арсеньевым. Не могу не колоть Валерию. Это уж привычка, но не чувство. Она только для меня неприятное воспоминание. Затеял было писать комедию. Может, возьмусь» (47, 93).

19 октября. [Судаково] «Поехал в Тулу, заехал к Арсеньевым на минутку. […] Вечер у Арсеньевых и ночевал. Смотрел спокойнее на Валерию, она растолстела ужасно, и я решительно не имею к ней никакого, дал ей понять, что нужно объясненье, она рада, но рассеянно. Ольга умна. Ночевал у них» (47, 934–95).

20 октября. [Ясная Поляна] «Поехал с ними в санях в Ясную. Не скучно было. Но сердит на себя за то, что не решился ей объяснить всего» (47, 95).

22 октября. [Судаково] «…поехал к Арсеньевым. Сначала по своему полю ничего не нашел. У них был Павлов, поэтому не мог найти случая рассказать историю Храповицкого[50] и для этого остался ночевать. Немножко поговорили, обещался утром рассказать» (47, 95).

23 октября. «Еще Валерия не встала, как приехали Гимбуты и опять помешали рассказать историю. После обеда было очень весело. Когда Гимбуты уехали, за ужином затеялся милый разговор вчетвером, и я рассказал m-lle Vergani историю Храповицкого в кабинете, а она рассказала ее Валерии. Напрасно я не сказал сам. Я заснул почти спокойный, но далеко не влюбленный, — у них» (47, 95).

24 октября. [Ясная Поляна] «Валерия пришла смущенная, но довольная. Мне было радостно и совестно. Я уехал. Дома помирились с тетенькой. Поехал на бал. Валерия была прелестна. Я почти влюблен в нее» (47, 95–96).

25 октября. «Был у них, говорил с ней. Очень хорошо. Чувствовал даже слезливое расположение духа» (47, 96).

27 октября. «Приехала Валерия. Не слишком мне нравилась, но она милая, милая девушка, честно и откровенно она сказала, что хочет говеть после истории Мортье, я показал ей этот дневник, 25 число кончалось фразой: я ее люблю. Она вырвала этот листок» (47, 96).

28 октября. «С собаками доехал до Гимбута, у него обедал, утром написал письмо Дарагану, Арсеньеву и поехал к Валерии. Она была для меня в какой-то ужасной прическе и порфире. Мне было больно, стыдно, и день провел грустно, беседа не шла. Однако я совершенно невольно сделался что-то вроде жениха. Это меня злит. Застал Сережу. Прочел у них „Фауста“ Тургенева. Прелестно» (47, 96).

29 октября. «С Сережей болтал целое утро. С ним поехал к Арсеньевым. Она была проста, мила, болтали в уголку» (47, 96).

30 октября. [Судаково] «…поехал к Арсеньевым. Нечего с ней говорить. Ее ограниченность страшит меня. И злит невольность моего положения. Много думал на охоте. Надо больше жить жизнью. Совершенства нет. Хорошо, ежели нет худа» (47, 96).

31 октября. [Тула] «Ночевал у них. Она не хороша. Невольность моя злит меня больше и больше. Поехал на бал, и опять была очень мила. Болезненный голос и желание компрометироваться и чем-нибудь пожертвовать для меня. С ними поехали в номера, они меня проводили, я был почти влюблен» (47, 96).

1 ноября. Москва. «В дороге думал только о Валерии, не совсем здоров, приехал в Москву ночью…» (47, 96).

2 ноября. «Написал Валерии д л и н н о е п и с ь м о. Поехал к Маше, она мила и здорова. Рассказывал ей про Валерию, она на ее стороне» (47, 97).

В этом письме Толстой писал о раздвоенности своих чувств к Валерии. Для этого он избрал форму диалога между «глупым» и «хорошим» человеком:

«Глупый человек говорил, что глупо рисковать будущим, искушать себя и терять хоть минуту счастия. „Ведь ты счастлив, когда ты с ней, смотришь на нее, слушаешь, говоришь? — говорил глупый человек, — так зачем же ты лишаешь себя этого счастия, может, тебе только день, только час впереди, может быть, ты так устроен, что ты не можешь любить долго, а все-таки это самая сильная любовь, которую ты в состоянии испытывать, ежели бы ты только свободно предался ей. Потом, не гадко ли с твоей стороны отвечать таким холодным, рассудительным чувством на ее чистую, преданную любовь“. — Всё это говорил глупый человек, но хороший человек, хотя и растерялся немного сначала, на всё это отвечал вот как: „Во-первых, ты врешь, что с ней счастлив; правда, я испытываю наслаждение слушать ее, смотреть ей в глаза, но это не счастье и даже не хорошее наслаждение, простительное для Мортье (вот она стрела, ранившая ревнивца. — В.Р.), а не для тебя; потом, часто даже мне тяжело бывает с ней, а главное, что я нисколько не теряю счастия, как ты говоришь, я теперь счастлив ею, хотя не вижу ее. Насчет того, что ты называешь моим холодным чувством, я скажу тебе, что оно в 1000 раз сильнее и лучше твоего, хотя я и удерживаю его. Ты любишь ее для своего счастия, а я люблю ее для ее счастия“. Вот как они рассуждали, и хороший человек 1000 раз прав. Полюбите его немного. Ежели бы я отдался чувству глупого человека и вашему, я знаю, что всё, что могло бы произойти от этого, это месяц безалаберного счастия» (60, 95–96).

Через несколько дней, 8 ноября, Толстой в другом письме к Валерии, которое он не решился отправить ей, недвусмысленно дал понять, что ее увлечение французом он воспринял как предательство и барьер на пути к женитьбе:

«Поверьте, любезная Валерия Владимировна, как это ни грустно, ничто не проходит и ничто не забывается. Когда я с вами, я так слаб, что готов верить тому, что вы