Лотос и ветер - Джон Мастерс Страница 25

Она сказала: «Разве это не одиноко, недружелюбно?»

«Одиноко? Полагаю, да. Я не нахожу это недружелюбным. «Вечная вселенная Вещей протекает через разум…» Меня отправили обратно за трусость».

Теперь, когда он сказал это, она не нашлась, что ответить. Он говорил так спокойно, что горячий гнев, который она питала из-за него, замер в ней. Он должен был бы драться как сумасшедший, в ярости из-за недопонимания. Он должен быть мрачным. Он должен был бы презрительно предлагать ей возможность бросить его — чтобы, когда она не воспользуется этим, и она, и он были бы воодушевлены своей удушающей любовью и преданностью друг другу. Возможно… о, должно быть, так оно и есть; он говорил о радостях одиночества, потому что думал, что теперь одиночество станет его судьбой. Должно быть, он уже решил, что она не останется рядом с ним.

Она протянула руку и нащупала его. — Мы должны сразиться с ними, Робин.

Она практически делала ему предложение. Что ж, она хотела этого, и был високосный год. Обычные правила на Робина не распространялись.

Он сказал: «Я не думаю, что хочу с кем-то драться, Энн. Раньше я был уверен в этом, но потом я обнаружил, что из-за меня пострадали другие люди: Манирадж, Джагбир. Когда я думаю о них и о таких людях, как они, мне действительно хочется драться. Но большую часть времени я просто ни к чему не отношусь так, как другие люди, и не думаю так же».

Она знала, что он прав, но именно с этим ей приходилось бороться в нем. Она переступила через это, горячо повторяя: «Это неправда. Ты такой же, как другие люди, только лучше. Что случилось? — неуверенно закончила она.

Он рассказал ей, медленно произнося короткие предложения, и закончил: «Потом я застрелился».

«С тобой сейчас все в порядке? Больше не болит? Как они могли подумать, что ты нарочно уронил пистолет?

Он посмотрел вдоль дороги на приближающийся город. «Возможно, мне не суждено никого убивать. В прошлый раз я даже не доставал пистолет. Я собирался, но не сделал этого. На следующий день, на Рождество, генерал пришел навестить меня в полевом госпитале. Он сказал, что хотел бы отдать меня под трибунал. Но он не собирался этого делать, потому что я был сыном великолепного полковника Родни Сэвиджа, К.Б. Он сказал, что я должен отправиться в Пешавар. Он сказал, что, если я быстро не пришлю свои документы, он отдаст меня под трибунал.

«Это ужасно! Не делай этого, Робин. Мы добьемся твоего перевода в другой полк; тогда ты сможешь вернуться и показать им. У нас есть друзья. Мы знаем людей. Мы можем это сделать».

«Возможно, дорогая. Он улыбнулся ей с такой теплотой, и его глаза сияли такой нежностью, что она была готова умереть от любви. Он продолжил: «Но я не хочу никого убивать. И я не хочу отправлять свои документы, потому что это причинило бы боль стольким людям. Они не должны пострадать, но они пострадают. Я не знаю, что делать.

Она была потрясена. В ее сознании слова сложились сами собой. Это было нелогично. Как он мог быть офицером гуркхов и не убивать врага? Он имел в виду убить кого-то самому, но, казалось, был не прочь отдавать приказы, которые помогли бы гуркхам убивать.

Он снова заговорил. «Мне пришлось дождаться конвоя. К тому времени рана почти зажила. По дороге я чуть не купил тебе подарок.

«О…» Это было то, что она снова могла понять. У нее было такое чувство, будто она слишком быстро проехала на ярмарочной карусели.

«В Джелалабаде жил человек. Он приехал в промежуточный лагерь, продавал одежду и безделушки. Когда он увидел, что Джезайл Джагбир несет» — Робин повернулся и махнул рукой, — он попросил осмотреть его. Он сказал, что это ценная вещь, принадлежащая важной семье Гильзаев, и предложил мне за нее довольно много денег. Я только что видел очень красивую вещь, которую он продавал. Это было слишком дорого для моих средств. Но если бы я продал винтовку и отдал половину денег Джагбиру, я мог бы купить ее на другую половину.

«Почему ты этого не сделал? Ее сердце бешено колотилось, а губы пересохли. Он просто не должен видеть сейчас ее лица. Она повернула голову к холмам. Охотники были за много миль отсюда, на другой стороне равнины. Он сказал: «Это было кольцо. Я не хотел никому причинять боль».

Из нее снова хлынули слезы. Она повернулась к нему и увидела сквозь туман огоньки в его глазах, печаль и одиночество. Она сказала: «Я люблю тебя, только тебя, никого, кроме тебя».

ГЛАВА 7

Энн надела третью и последнюю нижнюю юбку, стянула платье через голову и в одних чулках направилась в комнату матери, чтобы затянуть шнурки на спине. Вернувшись, она села перед зеркалом и начала, набив полный рот шпилек, укладывать волосы в горку туго накрученных локонов, которые Евгения, в последнее время императрица Франции, очевидно, ввела в моду на все грядущие времена. Свет лампы был слишком мягким и льстящим. Из-за него ее густые волосы казались каштановыми, хотя на самом деле они были более светлыми, рыжевато-рыжими. Робин рассмеялся бы, если бы увидел ее сейчас… Ну, по крайней мере, он бы улыбнулся. Она не видела его с того дня, как он вернулся, за исключением одного раза на дороге, да и тогда он почти не сказал ни слова, кроме того, что ему нужно спешить на работу. Понедельник, вторник, среда, четверг — а сегодня была пятница.

Сердито она воткнула на место еще одну булавку. О, по заверению Эдит Коллетт, всего на неделю или две, даже ценой узких гусиных лапок вокруг ее глаз; она широко открыла их и увидела, что они зеленые и большие, и что, как она ни старалась, ей не удалось придать им одухотворенный вид. Утренняя записка Робин лежала развернутой на туалетном столике: «Я не смогу прийти к обеду. Извини…» и пару слов о работе допоздна — после всех усилий, через которые ей пришлось пройти, чтобы заставить мать пригласить его. Но он присоединится к ним после ужина, как раз