Твоя последняя ложь - Мэри Кубика Страница 8

– Это совершенно неприемлемо, – говорит мне позже мать Ника, когда мы уходим с кладбища к оставленным на парковке машинам.

А мой отец добавляет:

– Ты должна сказать ей, Кларабель.

Так он называет меня с детства, и со временем я полюбила это прозвище, хотя когда-то терпеть его не могла. Неподалеку от нас Мейси уже мчится вприпрыжку к воротам вместе со своей младшей кузиной, всего лишь трехлеткой, и обе совершенно не замечают явной печали, которая так и витает в воздухе вместе с угнетающей влажностью. На улице жарко и душно, комары и мошка множатся буквально на глазах. Я толкаю перед собой коляску с Феликсом, пробираясь по чавкающему под ногами мокрому газону и огибая гранитные надгробия. Других мертвых людей. Интересно, как они умерли?

– Я скажу ей, когда буду готова, – огрызаюсь я на них обоих – на своего отца и на мать Ника. Когда я не грущу, я злюсь. Мой отец желает мне только добра; мать Ника – нет. Я никогда ей ни капельки не нравилась, хотя эти чувства необязательно должны были быть взаимными. И все же это так.

Один только мой отец собирается заехать ко мне домой после похорон. Остальные расходятся каждый в свою сторону, неловко обнимая меня перед тем, как попрощаться. Надолго они не задерживаются, словно опасаясь, что смерть и невезение заразны, что если они будут находиться рядом со мной слишком долго, то могут запросто подхватить эту инфекцию. Даже Коннор быстро уходит, хотя перед этим спрашивает, не может ли он что-нибудь для меня сделать, быть чем-нибудь полезен. Я говорю, что нет.

Эмили – единственная, кто задерживается больше чем на две с половиной секунды.

– Позвони, если тебе что-нибудь понадобится, – говорит она мне, и я киваю, зная, что никогда ей не позвоню. Ее муж, Тео, стоит позади нее на расстоянии трех шагов или даже дальше, уже дважды поглядев на часы во время этого двадцатисекундного разговора, и, увидев его, Мейси подбегает ко мне и крепко вцепляется мне в руку, наполовину укрывшись у меня за спиной. При этом она негромко вскрикивает, и Эмили с жалостью произносит: «Бедняжка…» – как будто страх Мейси каким-то образом связан со смертью Ника, а не с Тео. Эмили – это наша соседка, с которой я могу время от времени посидеть на террасе, убивая время, пока наши дети играют – моя Мейси и ее Тедди, которому тоже четыре года. Тедди, сокращенно от Теодора, назван в честь своего отца, которого все зовут Тео. Тео, Эмили и Тедди. Только вот мы не разрешаем Мейси играть с Тедди, когда там Тео. Тео – грубый и агрессивный человек, склонный к насилию, когда злится, а иногда и без этого. Я знаю все это от самой Эмили, и все мы – Ник, Мейси и я – не раз слышали его голос, который доносился через открытые окна в тихую летнюю ночь, когда он орал на Эмили и Тедди по каким-то неизвестным причинам.

Тео пугает Мейси так же сильно, как и меня.

– Обещай, что позвонишь, – говорит Эмили, прежде чем Тео властно кладет руку ей на плечо и она поворачивается, чтобы присоединиться к остальным, спешащим поскорей удрать с кладбища, – всю дорогу через лужайку держась на шаг позади него. Я ничего не обещаю. Только когда они скрываются из виду, Мейси наконец отпускает мою руку и выходит из-под прикрытия моей тени.

– Ты в порядке? – спрашиваю я, заглядывая ей в глаза, и, когда она больше не видит ни Тео, ни Эмили, Мейси кивает головой и говорит, что да.

– Он уже ушел, – обещаю я ей, и она неуверенно улыбается.

Отец в моем доме тоже надолго не задерживается. Он не может. Есть ведь еще моя мать, конечно же, которая сидит дома с платной сиделкой, пока мой отец присматривает за мной. Он сейчас разрывается между нами обеими. И не может одновременно ухаживать и за ней, и за мной.

– Ей иногда что-то мерещится, – неохотно говорит мне отец. – Врач уже предупреждал нас на этот счет. Например, черная ворона, сидящая на карнизе для штор. Или насекомые.

Я морщусь.

– Какого рода насекомые? – спрашиваю.

– Муравьи, – говорит он мне, – которые ползают по стенам.

– Поезжай к ней, – говорю я, обескураженная известием о том, что деменция моей матери усилилась. – Я в полном порядке, – заверяю отца, после чего кладу ладонь на его худую, покрытую пигментными пятнами руку и даю ему разрешение уйти. Феликс спит; Мейси самозабвенно кружится по гостиной в танце.

Когда машина моего отца выезжает с подъездной дорожки, я вижу, что он вроде колеблется, неуверенный, что ему стоит уезжать. Показываю ему большой палец, чтобы развеять его сомнения. «Я в полном порядке, пап».

Но вот в порядке ли?

* * *

В ту ночь Мейси опять спит со мной. На заплетающихся ногах она является в мою спальню со своим потрепанным плюшевым мишкой на руках, тем самым, который когда-то был моим. Одно ухо у него едва не полностью отгрызено – результат ее нервной привычки, которая лишь набирает обороты. Мейси стоит в ногах кровати в ночной рубашке, украшенной осенними букетами георгинов всех оттенков розового – фуксии, лососевого, вишневого; на ногах у нее белые гольфы. Длинные медные волосы свисают вдоль спины, спутанные и волнистые, стягивающая их резинка держится уже где-то у самого кончика.

– Мне никак не уснуть, мамочка, – говорит она, покусывая ухо этого несчастного медведя, хотя мы обе знаем, что всего три с половиной минуты назад я поцеловала ее на ночь в ее собственной постели. Что я натянула ей одеяло до самой шеи, поцеловала плюшевого мишку во взлохмаченный лоб и тоже подоткнула ему одеялко. Что я сказала Мейси, когда она попросила, чтобы папа укрыл ее и поцеловал на ночь: «Он сразу же зайдет, как только вернется домой», надеясь, что она не увидела или не услышала этой вопиющей лжи.

Феликс устроился у меня на руках, и, тихонько похлопывая его по спинке, я постепенно погружаю его в сон. Он облачен в свой желтый спальный мешок – наверняка ему жарко в нем в душной комнате. Кондиционер, похоже, перестал работать. Что делать, когда ломается кондиционер? Только Ник может это знать, и я опять злюсь, что Ник оставил меня со сломанным кондиционером и без малейшего понятия, что с этим делать. Ник должен был составить список действий при таких вот непредвиденных обстоятельствах – на случай, если вдруг умрет.