Твоя последняя ложь - Мэри Кубика Страница 7

на Ника за то, что он бросил меня. За то, что был неосторожен. За то, что ехал слишком быстро с Мейси в машине. Просто за то, что ехал слишком быстро, точка. За то, что не справился с управлением и вылетел из-за руля головой вперед прямо в дерево, когда машина внезапно остановилась. Злюсь и на это дерево. Просто-таки ненавижу это дерево! Удар был такой силы, что машина, врезавшись боком в старый дуб на Харви-роуд, чуть не обвернулась вокруг него, в то время как Мейси сидела на заднем сиденье с противоположной стороны и просто чудом не пострадала. Она сидела там, пока дюралюминий машины вжимался внутрь, как при обрушении шахты, запирая ее внутри, а Ник на переднем сиденье делал свой последний самостоятельный вдох. Причины: огромная скорость Ника, солнце, поворот. Это то, что мне сказали, – факт, который до тошноты повторяется в газетах и интернет-новостях. «В результате ДТП на Харви-роуд один человек погиб. Причина – неосторожное вождение». Никакого расследования не было. Если б Ник был еще жив, ему припомнили бы множество обвинений в превышении скорости и создании аварийной обстановки, и это как минимум. Без всяких обиняков мне сказали, что это была вина Ника. Он сам виноват в своей смерти. Это из-за него я осталась одна с двумя маленькими детьми, разбитой машиной и больничными счетами. Как оказалось, смерть обходится довольно недешево.

Если б только Ник притормозил, то остался бы в живых.

Но есть и другие вещи, которые меня бесят помимо его лихачества и бесшабашности. Например, целый склад его кроссовок для бега, разбросанных за входной дверью. Они доводят меня до исступления. Они всё еще там, и по утрам, вялая и плохо соображающая после очередной бессонной ночи, я натыкаюсь на них и злюсь, что Ник не был настолько любезен, чтобы убрать свою обувь перед смертью. «Да черт возьми, Ник!»

То же самое можно сказать и про его кофейную кружку, оставленную возле кухонной раковины, и про газету, разрозненные листы которой небрежно разбросаны по всему столику в кухне, так что постоянно съезжают оттуда на пол, один за другим. Я подбираю их и швыряю обратно на деревянный стол, злясь на Ника за весь этот чертов бардак.

Это Ник во всем виноват; это он виноват в том, что умер. На следующее утро будильник Ника, как и всегда, засигналил ровно в шесть – видно, в силу привычки, как и у Харриет, которая поднялась с коврика в надежде, что ее выгуляют. Сегодня с Харриет никто не будет гулять, и завтра с Харриет никто не будет гулять. «Ваш муж, мэм, ехал слишком быстро», – сказал тот полицейский, прежде чем усадить нас с Феликсом в свою патрульную машину и отвезти в больницу, где я подписала бланк разрешения, отрекаясь от глаз, сердца и жизни моего мужа. Ну а как же иначе, говорю я себе. Ник всегда ездил слишком быстро. Мог ругаться на слепящее солнце и все равно ехать слишком быстро.

«Кто-нибудь пострадал?» – тупо спросила я, ожидая получить отрицательный ответ. Типа, никто. Какой же я была дурой! Полицейских не посылают за ближайшими родственниками, если никто не пострадал. И тогда я начинаю злиться на себя за собственную глупость. Злиться и испытывать чувство смущения.

Я позволяю Мейси спать в моей спальне. Мой отец предостерегает меня, что это не очень хорошая мысль. И все же я поступаю по-своему. Разрешаю ей спать в моей комнате, потому что кровать вдруг кажется мне слишком большой и из-за этого я чувствую себя маленькой, потерянной и одинокой. Спит Мейси беспокойно. Она разговаривает во сне, тихо зовет папу, и я глажу ее по волосам, надеясь, что она примет мои прикосновения за его. Она брыкается во сне. А когда утром просыпается, ее голова находится там, где должны быть ноги, и наоборот.

Когда в половине восьмого вечера мы укладываемся спать и спеленатый Феликс лежит в своей колыбельке рядом со мной, Мейси уже в сотый раз спрашивает у меня: «Где папа?» – а я даю ей всю тот же бессодержательный ответ: «Он скоро будет дома». Я знаю, что Ник никогда так не поступил бы. Ник совсем не так разрулил бы ситуацию, если б это я была мертва. О, как бы мне хотелось, чтоб это я была мертва! Ник куда лучший родитель, чем я. Он использовал бы слова, мягкие и обтекаемые слова, эвфемизмы и просторечия, чтобы все объяснить. Он посадил бы ее себе на колени и заключил в свои ласковые объятия. «Покоится с миром», – ответил бы он на вопрос «А где сейчас мама?». Или «Там, где ей лучше», чтобы Мейси представила меня в Диснейленде, безмятежно дремлющей на кровати в самой высокой башне замка короля Стефана вместе с восхитительной Спящей красавицей, и не было бы никакой тоски или неопределенности в том, что я мертва. Вместо этого она всегда представляла бы меня лежащей на роскошной кровати в красивом вечернем платье, с волосами, обрамляющими мое лицо, и короной на голове. Я была бы возведена в ранг принцессы. «Принцесса Клара…»

В отличие от Ника.

– Когда папа будет дома? – спрашивает у меня Мейси, и я глажу ее по волосам, заставляю себя улыбнуться и отвечаю как обычно: «Скоро», после чего быстро отворачиваюсь к чем-то недовольному Феликсу, чтобы она не увидела, что я плачу.

* * *

В день похорон Ника идет дождь, как будто само небо разделяет со мной мое горе и плачет вместе со мной. Солнце отказывается показывать свое виноватое лицо, прячась за плотными серыми дождевыми облаками, которые заволакивают небо. Ближе к горизонту громоздятся уже совсем черные тучи – просто настоящая гора Сент-Хеленс[12] из туч. Коннор, лучший друг Ника, стоит рядом со мной, слева, а мой отец – справа. Мейси притулилась между мной и отцом. Когда священник произносит все положенные в таких случаях слова, мы бросаем на гроб несколько горстей земли.

Мейси держит меня за руку, пока наши ноги вязнут в грязи. На ногах у нее резиновые сапожки, бирюзовые резиновые сапожки со щенками на голенищах, не особо хорошо сочетающиеся со свободным черным платьицем-колокольчиком. Она уже устала спрашивать, где Ник, и поэтому спокойно стоит, ничего не подозревая, пока ее отца предают земле.

– Что мы тут делаем, мамочка? – лишь раз спрашивает Мейси, удивляясь, почему все эти люди со скорбными лицами собрались под навесом из черных зонтиков, наблюдая, как закапывают в землю какой-то деревянный ящик – почти