Твоя последняя ложь - Мэри Кубика Страница 16

Деньги никогда не были для него проблемой. Учитывая пенсию моего отца, аренду недвижимости и все прочее, он должен получать вполне приличный доход. Пройдет еще несколько лет, прежде чем отец сможет по полной программе запустить руку в свой накопительный пенсионный счет, но он строил планы, связанные с выходом на пенсию, едва ли не с двадцатипятилетнего возраста. Он хорошо подготовился.

– Наверное, в банке что-то перепутали, – говорю я этой женщине. – На какую сумму этот счет?

Она все подробно мне объясняет и диктует реквизиты для оплаты, которые я поспешно нацарапываю на листке бумаги для заметок, пока стою у светофора и жду, когда загорится зеленый.

– Я этим займусь, – заверяю я ее и умоляюще добавляю: – Пожалуйста, не отправляйте этот чек на взыскание! Я поговорю со своим отцом.

Хотя и не стану этого делать. Вместо этого просто сама выпишу чек на офис доктора Барроса, поскольку после всего, что мой отец для меня сделал, это меньшее, что я могу сделать для него. Последнее, чего мне хочется, – это заставить его почувствовать себя глупо из-за какой-то его оплошности или поставить его в неловкое положение.

Деменция – это не заразно, напоминаю я себе, как и много раз до этого, хотя первые признаки старческого слабоумия у моей матери были совсем незначительными. Не может ли это быть тревожными звоночками – не принятые к оплате чеки, неотвеченные телефонные звонки?

Нет, говорю я себе. Мой отец просто слишком озабочен моей жизнью.

Едва только заканчиваю разговор, как телефон тут же звонит опять.

– Да, – отвечаю я, ожидая услышать тот же голос на другом конце провода – секретарши из офиса доктора Барроса, которая на сей раз звонит сообщить, что чек все-таки принят банком. Но это не она.

– Я, наверное, не вовремя? Не в очень удачный момент? – Тон в трубке извиняющийся, и я сразу же говорю, что нет, чувствуя, как сразу же смягчаюсь и расслабляюсь при звуке голоса лучшего друга Ника, Коннора. Скорбь у него в голосе столь же осязаема, как и в моем. Коннор – единственный во всем мире, кто любил Ника так же сильно, как и я, – хотя, конечно, совсем по-другому.

– Удачных моментов теперь больше не бывает, – признаюсь я, и между нами воцаряется тишина, пока Коннор не нарушает ее словами:

– Знаешь, нам вовсе не обязательно справляться со всем этим в одиночку.

И тут я вспоминаю, что говорят в таких случаях, – что горе любит компанию.

* * *

Ближе к обеду приехав домой, застаю Мейси всю в слезах. Мой отец кладет свои немощные руки ей на плечи, пытаясь утешить ее, но Мейси безутешна. Она поворачивается к нему спиной и делает два крошечных шажка в сторону от того места, где он сидит. Слезы безудержно катятся у нее из глаз по веснушчатым щечкам. Нахожу свою дочь и отца в ее спальне, комнате несколько диковатой формы, со скошенными потолками, спальне, которая вся в разных оттенках розового. Ярко-розовая, гвоздично-розовая, пунцово-розовая… На ее кровати валяется этот несчастный, жалкий плюшевый медведь с почти отгрызенным ухом. Кровать в том же виде, в каком Мейси оставила ее прошлой ночью, прежде чем забрести в мою комнату, пеняя на бессонницу, не позволяющую ей оставаться в своей постели. На стенах красуются дорогие, ручной работы картинки: принцесса в розовой пачке, жираф с розой за ухом… Старомодного вида кроватка с двумя ажурными спинками у нее узенькая, хлипкая и прогибается даже под весом моего отца; сверху она накрыта красивым балдахином из розового тюля, который скрывает чувство вины в его серьезных глазах.

Он сказал ей про Ника… При этой мысли меня переполняет гнев. Ник ему никогда не нравился – он всегда был недостаточно хорош для его любимой дочурки, а потом, спустя годы, когда появилась Мейси, и для нее тоже. Когда мы только познакомились, Ник был безработным и только лишь учился на стоматолога – весьма усердно, надо сказать. Мне он тогда показался энергичным, целеустремленным, а в придачу и трудолюбивым парнем. Однако мой отец видел лишь неуклонно растущий долг по образовательному кредиту и полное отсутствие дохода, в то время как я полностью поддерживала Ника в достижении его мечты. Когда тот решил заняться частной практикой и для оплаты аренды помещения и приобретения стоматологического оборудования мы запустили руку в мои личные сбережения – то, что я заработала фотографом на всяких пафосных мероприятиях вроде свадеб, на которых чуть ли не каждые выходные была вынуждена иметь дело с незнакомыми, а то и неприятными мне людьми, – мой отец с трудом сдерживал свое недовольство и тревогу. «Этот человек быстро опустит тебя с небес на землю», – сказал он мне о Нике больше четырех лет назад, когда мы перерезали ленточку на открытии предприятия Ника, которое, как мы тогда не сомневались, уже буквально через пару лет будет процветать, а от клиентов не будет отбоя. И вот сейчас, стоя перед ним и чувствуя, что теряю почву под ногами, я задаюсь вопросом, не был ли он тогда прав.

– Папа, – говорю я, быстро входя в комнату и втаскивая за собой Феликса вместе с его детским автомобильным креслом – хитроумным приспособлением, которое весит фунтов тридцать, не иначе. – Что здесь происходит?

Но прежде чем отец успевает ответить, Мейси отчаянно кричит, с тоской в глазах глядя на меня:

– Он умер! Умер!

Чувствую, как сердце у меня сжимается от боли, а на глаза наворачиваются слезы. У моего отца тоже покраснели глаза, хотя мне хочется обвиняюще ткнуть в него пальцем и сказать, что это его вина, это он во всем виноват. Он не имел никакого права рассказывать Мейси про Ника!

Мейси подбегает ко мне, быстро и без всякого предупреждения обхватывая меня руками за ноги, так что я теряю равновесие и чуть не падаю.

– Все нормально, – машинально бросаю я, поглаживая ее по волосам и глядя на своего отца, глаза которого нацелены на меня всего в нескольких дюймах у нее над головой. – Все будет хорошо.

Мои слова, мои движения машинальны, безжизненны, как у робота.

Ник повел бы себя совсем по-другому. Он присел бы, чтоб его глаза оказались на одном уровне с глазами Мейси, и заключил ее в свои нежные объятия; он сказал бы что-нибудь – что угодно, кроме этой бессовестной лжи. Ничего тут нет нормального. И не будет ничего хорошего. Я