Твоя последняя ложь - Мэри Кубика Страница 14

Было время, когда я ни о чем таком не задумывался, но теперь просто не могу не думать обо всем этом – о том, что у меня больше нет денег, что у меня ни гроша за душой. Правда в том, что я в совершенно отчаянном положении и не хочу, чтобы Клара об этом знала. Я уже пытался придумать способы, как получить быструю и легкую прибыль, прежде чем признаться ей, что практике приходит конец, а все наши сбережения почти полностью иссякли. Я присматривался к любым пришедшим мне в голову способам хоть сколько-то заработать: выгуливать чью-нибудь собаку в свой обеденный перерыв, устроиться на какую-нибудь вторую работу по вечерам и сказать Кларе, что я опять увеличил свой рабочий день… Продавать свою плазму, свою сперму… Продавать строго рецептурные средства. У меня есть возможность приобретать все виды фармацевтических препаратов – преимущество работы дантистом, – которые можно потом продавать на улице мамашам из среднего класса. Черт, я даже подумывал о том, чтобы отправиться в Вегас и поставить все, что у меня есть, на рулетку, но стоимость отеля и билета на самолет быстро отбила у меня стремление осуществить эту затею – равно как и необходимость потом объяснять Кларе, где я был.

И тогда, в эти моменты полного отчаяния, когда жалость к себе берет надо мной верх и я едва способен видеть что-либо помимо извещений о просроченных платежах, чтобы мыслить логически, мои мысли все чаще возвращаются на сей раз уже к русской рулетке – единственному патрону в барабане револьвера, – а также размышлениям, не лучше ли было бы Кларе, если б меня не было рядом. В этом явно есть что-то нездоровое и вообще-то ничуть на меня не похоже. Мне нравится думать о себе как о человеке, стакан у которого наполовину полон, а не наполовину пуст. И все же это вполне естественно и в пределах человеческой натуры, когда стресс берет надо мной верх, думать про себя: «Лучше бы меня не стало».

Клара

– Он теряет в весе, – говорит мне женщина-педиатр. Ее зовут доктор Пол, и я не могу не задаться вопросом, не имел ли кто-нибудь из ее предков по мужской линии несчастье носить имя Пол. Пол Пол… В кабинете царит радостная атмосфера, на белых стенах изображена панорама сельской жизни: лошадь, свинка, пятнистая корова…

– Миссис Солберг, – говорит она мне, и я заставляю себя вернуться мыслями к малышу на детских весах, Феликсу, который плачет от холодного прикосновения жесткого пластикового лотка, на котором он лежит. – Он теряет в весе.

Доктор Пол спрашивает, как у меня дела с кормлением, и я лгу: отвечаю, что всё в порядке. Лучше некуда. Я ведь и раньше кормила грудью ребенка. Я уже реально профи в этом деле. И все же я никогда еще не была вдовой. Вот в этом-то и корень всех зол, вот почему Феликс плохо питается, вот почему он теряет вес. Вдовство для меня в новинку, и именно с этим у меня трудности. Хоть я не говорю об этом врачу, но мне и не нужно, потому что теперь все во всем мире знают, что я вдова, что мой муж – это тот самый человек, который слишком быстро вошел в поворот на Харви-роуд и врезался в дерево, и что он сделал это с нашей четырехлетней дочерью на заднем сиденье, и что теперь он мертв.

– Некоторая потеря веса после родов – это нормально, – говорит мне доктор Пол. – Но Феликс постоянно теряет вес с тех самых пор, как мы осматривали его в больнице. С момента рождения он похудел больше чем на четырнадцать унций. Это вызывает определенную тревогу.

В глазах у нее нет осуждения. Меня не критикуют. Доктор Пол просто обеспокоена. Она кладет руку мне на плечо и опять спрашивает, как обстоят дела с кормлением, и на сей раз я говорю все как есть.

* * *

Я категорически против придорожных мемориалов. Мне кажется, это довольно дурацкий способ почтить память любимого члена семьи, которого уже нет в живых. И все же я покупаю белый деревянный крест в местном магазине народных промыслов, а также букет цветов, бордовых и розовых, потому что он уже готов и выставлен в витрине цветочного магазина. У меня нет времени заказывать букет, мне он нужен прямо сейчас. Хотя крест и сам по себе кажется излишеством. Мы не часто ходим в церковь, хотя Мейси мы крестили, поскольку мать Ника сказала, что Мейси ждет геенна огненная, если мы этого не сделаем. С тех пор мы бываем в церкви, только когда миссис Солберг в городе, – тогда мы надеваем свои лучшие воскресные наряды и усаживаемся на жесткую скамью, делая вид, что это происходит постоянно.

Но все же я покупаю и крест, и букет цветов. Это почему-то представляется тем, что нужно сделать.

Когда я подъезжаю к месту аварии, на тонком телефонном проводе, словно канатоходец, сидит краснокрылый дрозд[16] и наблюдает за мной, крепко вцепившись в него своими узловатыми черными лапками. Его черные перья переливаются в лучах позднего утреннего солнца, на боку красуется единственное красно-желтое пятно. Он испускает громкую выразительную трель, и откуда-то издалека, из зарослей рогоза в придорожной канаве, на его зов отвечает самка, более тихой и не столь пылкой трелью, как у самца. Они переговариваются между собой, перебрасываясь своими птичьими словами, строя планы о встрече, а я стою на обочине дороги – машина припаркована всего футах в десяти от меня, Феликс внутри, стекла опущены. Солнце палит так, что я обливаюсь по'том. Самец краснокрылого дрозда слетает со своего насеста и ныряет в заросли рогоза, чтобы найти себе пару.

Жилые дома в этом районе расположены в одном из тех экологически чистых жилых комплексов с их энергосберегающим дизайном, программой централизованной утилизации органических отходов и общественным садом. Все здания здесь рядятся под фермы, слишком чистые и современные, чтобы быть настоящими фермерскими домами. На их огромных задних дворах, обнесенных заборами из остроконечного штакетника, пасутся лошади – красивые светло-гнедые и серые в яблоках лошади, которые поднимают морды из травы, чтобы проследить за мной, когда я возвращаюсь к машине и достаю из багажника свои небольшие сокровища: букет похоронных цветов, белый деревянный крест.