Чешская сатира и юмор - Франтишек Ладислав Челаковский Страница 35

Перевод И. Гуровой.

Франтишек Гельнер{63}

ФРАНЧЕСКО ФАРНИЕНТЕ

Шла ночь к концу. Грязь превращалась в лед,

А я бродил по Праге одиноко.

Я думал: «Скоро утро к нам придет,

И я уеду в поезде далеко,

И за ночлег платить мне нет расчета».

В кафе горели окна ярким светом,

Но ни души на перекрестках нет.

Лишь женщина мелькнула силуэтом,

Разыскивая чей-то пьяный след

Среди осенней и холодной ночи.

В карманах ни гроша, а в сердце гнев,

Скребут на сердце кошки… В возмущенье,

Я, песенку немецкую запев,

Будил уснувший город хриплым пеньем,

Раз полицейский резался в картишки.

Ведь только это и утешит нас:

Вот так, запеть вдруг про любовь и розы,

О том, что одиноко в поздний час,

Что обманули нас стихи и грезы,

Что никогда к нам не вернется юность…

И вдруг компания передо мной,

То возвращались (с пьяною икотой,

Пошатываясь) из кафе домой

Румяные пивные патриоты.

Да здравствуют законы государства!

Один, что выступил вперед за всех,

Кричал в патриотическом порыве:

«Ну, знаешь, дурень, это просто смех!

Чего орешь, осел, надравшись пива,

В славянской Праге по-немецки!»

Был недоволен этот господин.

Я прыснул, затевая с ними драку.

Но было восемь их, а я один,

Один и как бездомная собака,

И у меня остыло сразу сердце.

Я им сказал: «Поверьте, господа,

Я вас не провоцирую нимало.

Я полюбил ваш город навсегда,

Хоть я нездешний, только что с вокзала.

Да процветает Чехия! Наздар!

Я к вам явился из далеких стран,

Прошу ночлега в этой стуже зимней,

Я принц! И хоть совсем мой пуст карман,

Но славное весьма ношу я имя:

Франческо Фарниенте!

Наш герб известен до краев земли,

К моей фамилии принадлежали

Сиятельные графы, короли…

Прелаты церкви, папы, кардиналы

Из рода Фарниенте!

А песенка такая тормошит

Лишь жителей с мещанскою душою.

Ведь тех, кто перед кружкою сидит,

Я пением своим не беспокою:

Да здравствует, кто попивает пиво!

Не надо оскорблений. Это грех!

Но конское напоминает ржанье

Средь тишины ночной мой грубый смех,

Звенит он в черной ночи мирозданья.

А почему, я сам, друзья, не знаю».

Перевод А. Ладинского.

РАНЬШЕ И ТЕПЕРЬ

Послушай, налогоплательщик:

Чиновник ты иль москательщик,

Крестьянин ли, мастеровой —

Не жалуйся на жребий свой.

Забудь нужду, забудь мытарства,

Карман открой для государства,

Чтоб вновь мильоны наскребли

На пушки и на корабли.

Я расскажу вам для потехи,

Как отдувались раньше чехи,

Дабы теперь исподтишка

Вы не косились на войска.

Когда гуситских войн сраженья

Затихли, — чехи без стесненья,

Привыкнув жить всегда в бою,

Пошли служить в чужом краю.

К чему войскам наемным жалость?

Там грабили, стреляли малость,

Играли в кости в кабаках,

Кормились, в общем, кое-как.

Все миновало, слава богу,

И чех давно забыл дорогу

В чужие армии… Одной

Отчизне служит он родной.

Мундир австрийского солдата

Он надевает в срок, и плата

Ему поденная идет:

Пять крейцеров казна дает.

На нитки и на ваксу хватит,

За харч и кров солдат не платит,

И даже развлекать его

Есть долг начальства самого.

Его стремленье к славе гонит,

И если сербов он не тронет,

Пока еще не кончен год,

В Марокко драться он пойдет.

Ведь немец из-за султаната

Ворчит на Францию предвзято…

О боже, что за благодать

Жизнь за отечество отдать!

Перевод Р. Морана.

Иван Ольбрахт{64}

НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ{65}

Первого июля на Староместской площади благодарный народ хоронил неизвестного солдата, погибшего у Зборова{66}.

Церемонии, связанные с погребением безыменных героев, проникли в Прагу, как и все моды, из Парижа. Чехословацкое правительство также решило, что патриотический культ безыменных героев прекрасен, благороден, политически целесообразен и полезен в целях военного воспитания. По окончании дипломатических переговоров с Польшей в Зборов была направлена военная комиссия; близ деревни Цецовы, на поле, засеянном просом, она раскопала кучку жалких костей солдата, которого пять лет тому назад санитары бросили в яму раздетого и, возможно, еще подававшего признаки жизни. Тем временем другая чехословацкая комиссия в тысяча трехстах километрах от этого места выгребла из известковых осыпей Альп кости итальянских легионеров{67}, которые были захвачены прямо на посту и которых эрцгерцог Фридрих приказал повесить на страх всем изменникам и ради собственного удовольствия.

Останки солдат были уложены в гробы, привезены в Прагу и выставлены в Пантеоне. И тут, прикрытые флагами и венками, они стояли средь пальмовых рощ; у подножья их возвышались массивные серебряные подсвечники, а вокруг все было увешано шелковыми лентами и наполнено благоуханием цветов. Почетный караул из солдат и спортсменов-«соколов»{68} застыл с суровыми лицами и саблями наголо.

Проходило множество народу. Рыдали матери, хмурили брови отцы и братья павших в войну солдат, учителя приводили сюда школьников и говорили им: «Мальчики, сохраните в памяти это зрелище! Вот как отечество вознаграждает героев, отдавших за него свою жизнь. Их удел — вечная слава и вечная память!»

Первого июля гробы, укутанные в национальные флаги, поставили на лафеты и в сопровождении почетного караула повезли на Староместскую площадь мимо стоявшей тесными шпалерами публики. Здесь уже были построены войска и по специальным приглашениям собрано все, что было в нации благородного