Пассажиры империала - Луи Арагон Страница 29

Как-то вечером семейство Меркадье отправилось на ярмарку: папа, мама и Паскаль; Жанну не взяли — слишком мала, а бабушку взяли. Полетта очень походила на свою мать, — учитывая, конечно, разницу в возрасте. У госпожи д’Амберьо были седеющие, серые, как пепел, волосы, которые она красила только спереди. Что делалось сзади, ей не было видно, и она не пыталась это увидеть, так как всегда считала трёхстворчатые зеркала изобретением дьявола. В 1897 году ей уже исполнилось шестьдесят лет, от её былой блистательной красоты ничего не осталось; ходила она, опираясь на палку, из-за перенесённого флебита. Да и не только ноги сдали, нос стал толще, кожа на шее обвисла, как у всех полных женщин, которые похудели лишь к старости. В отличие от дочери, старуха была умна. У Полетты оказались птичьи мозги, а госпожа д’Амберьо недаром слыла среди всей родни мудрой женщиной. Это признавал даже её брат Паскаль де Сентвиль. Они всю жизнь ссорились, так как не сходились во вкусах, и всё же Паскаль де Сентвиль любил свою сестру больше всех на свете. В ней он видел характерные черты их старинного рода: властолюбие, сочетавшееся с бескорыстием, гордость своей бедностью, принявшую у Мари д’Амберьо даже некий религиозный оттенок, исходивший, однако, из убеждения всех Сентвилей, что носитель их славного имени может всего лишиться, а всё равно чернь будет ему кланяться. Госпоже д’Амберьо было двадцать лет в пору наибольшего блеска императорского двора в Компьене; её муж перешёл на сторону Наполеона III. Даже через много лет после смерти господина д’Амберьо, до самого конца XIX столетия, это ренегатство служило причиной ссор между господином Паскалем де Сентвилем и его сестрой.

Но при посещении ярмарки больше всего неприятностей родным доставлял бабушкин флебит. Госпожа д’Амберьо в тёмно-зелёном костюме, рывками продвигавшаяся по дорожке, напоминала большую лягушку. В такой компании не будешь бегать от балагана к балагану, от парада борцов к параду клоунов и акробатов. Полетта Меркадье, особа весьма расточительная, когда дело касалось её собственных удовольствий, была больше чем бережлива в расходах на своих домочадцев — им отдать, так на свои прихоти меньше останется. И вот начались бесконечные обсуждения куда пойти. Папу всё решительно забавляло, он готов был заглянуть в десять балаганов. Почему, например, не посмотреть на укротителя и его зверей?

— Какой ужас! — воскликнула Полетта. — А вдруг тигры на наших глазах его съедят?

Надо сказать, что поглощение тиграми бифштекса из укротителя не было бы даровым зрелищем: за вход тридцать су.

Госпожа д’Амберьо стонала:

— Сжальтесь над бедными моими ногами, давайте передохнём… Погодите, вон парад циркачей!.. Посмотрим, ведь платить не надо.

Паскаля циркачи совсем не привлекали; он уже несколько раз видел их парад вместе с Леве, после школы. Но сказать он это не мог, мать закатила бы ему оплеуху: «Будешь знать, как шататься по ярмарке, вместо того чтобы прямо из школы идти домой и готовить уроки!»

Итак, пришлось смотреть парад. Паскалю было совсем не до смеха. Вид у него был пришибленный и глупый. Отец пытался разъяснять ему шутки и прибаутки клоунов. «Да разве я со сна? Я вовсе не сосна!» Понимаешь? Паскаль прекрасно понимал, тем более, что на днях этот избитый каламбур был предметом обсуждения в школе. Паскаль терпеть не мог каламбуров. На тех, кто смеялся игре слов, он смотрел как на полоумных. За эти самые шуточки: «Сосна, да не со сна», он задал трёпку одному второгоднику из шестого «А».

— Милунчик, — взывала во весь голос бабушка, — дай я возьму тебя под руку, а то вы ещё потеряете меня в этой давке!

Сколько ни спорили, а Полетта поставила на своём: не дала мужу взять билет в лотерее, не позволила ему набрасывать кольца на бутылку шампанского. (На что тебе далось это дрянное шампанское? Если тебе так уж хочется выпить, у нас и дома найдётся вино.)

Из-за бабушки не удалось покататься на карусели — ведь нельзя же кружиться в своё удовольствие на львах или свиньях, а она пусть себе стоит на своих больных ногах и смотрит! Папа с удовольствием сбил бы пулькой картонную мишень в тире — совсем не лишнее показать сыну, что учитель лицея может быть метким стрелком. Не тут-то было, мама не позволила: она решила, что надо пойти в балаган и, значит, не стоит тратиться на тир, пока не известно, во что обойдётся посещение балагана. Надо же побывать в каком-нибудь балагане, раз пришли на ярмарку. Бабушке хотелось посмотреть на борцов. Красавцы мужчины! Дочь держалась иного мнения: такая грубость, такое скотство! Голые или почти что голые мужланы! Разве годится для Паскаля такое зрелище? Он и так постоянно дерётся с товарищами. Дурной, дурной пример! Да ещё плати за вход по франку с человека. Значит, с четверых — четыре франка. Да на эти деньги можно купить на рынке прекрасную курицу. Но ведь надо всё-таки что-нибудь выбрать… В одном балагане даже дают спектакль. Но кто их знает, какую пьесу они поставили. Знаешь, мама, ведь за некоторые пьесы людей не допускают к причастию и даже отлучают от церкви!

— Дорогая Полетта, — страдальчески морщась, заметила бабушка. — Что это на тебя вдруг напала забота о спасении наших душ? Я, думается мне, более усердна в вере, чем ты… И уже, если на то пошло, я попрошу его преосвященство дать нам отпущение грехов.

«Его преосвященством» Сентвили именовали своего дальнего родственника — епископа, in partibus infidelium 9.

Паскаль запросился в «Музей Дюпюитрена». Единодушный отказ: «И речи быть не может!» В конце концов Пьер уже стал поговаривать об отдыхе за столиком кафе, и тогда жена вдруг решила: идёмте смотреть «пластические позы» — по пятнадцати су за билет.

Бабушка пробормотала сквозь вставные зубы, что это зрелище совсем не для ребёнка и уж, конечно, не для порядочной женщины. Но она предпочла не высказывать вслух своего мнения. По крайней мере можно будет посидеть, и дорогие детки смилостивятся, наконец, над её флебитом. А кроме того, она не прочь была посмотреть, как ярмарочные акробаты, затянутые в белые трико, вдруг застывают за прозрачной вуалью в позах античных статуй. Она посмеивалась втихомолку, сравнивая их со своим зятем. Госпожа д’Амберьо не питала большой любви к дочери. Что в этой Полетте: ни темперамента, ни благочестия, да ещё такая дура!..

В балагане разило чесноком, а на