Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев Страница 2

Она расстегнула кофту, перевязала на голове платок, приложила прохладные ладони к щекам. Жарко. Только теперь она заметила, что от тракта вдоль проселочной дороги в аул тянется вереница телеграфных столбов. Значит, в ауле есть телефон, подумала она. На проводах важно восседали красивые птицы. В детстве они называли их синегалками — за расписное, яркоцветное перо. Она вспомнила чудесные истории о синегалках, которые пересказывались и сочинялись детворой, и к горлу подкатил комок. Марзии стало до слез жалко себя, ушедшего детства, несбывшихся мечтаний. Но она тут же прогнала ненужные мысли. Подняла сладко спящего малыша, сумку и решительно зашагала дальше.

Все и в жизни, и в природе распределяется равномерно — хорошее и плохое. Что с того, что ей пришлось покинуть аул, отцовский дом? Чем счастливее ее оставшиеся сверстницы? У всех свои радости, свои горести. Вот синегалки. Красивее птицы она не видела, но вся ее красота пропадает, когда синегалка подает голос. Словно тоненькая, изящная женщина вдруг заговаривает прокуренным, сиплым мужским голосом. А соловей? Невзрачная серенькая птаха и чарующей силы и красоты голос…

За спиной вдруг застрочил трактор. Она оглянулась и увидела «Беларусь» с прицепом, доверху заваленным сеном. Человек в кабине показался ей знакомым. Марзия подосадовала: только встреч со знакомыми ей сейчас и не хватало. По усилившемуся реву двигателя она поняла, что трактор пошел быстрее.

Эх, не о таком возвращении мечтала Марзия. Думала она приехать в гости в аул вместе с Адилем. Часто представляла, как подкатит прямо к дому в быстром такси. И вот они выходят из такси… Хотя нет, зачем же такси, когда у них будет собственная «Волга», новая, голубая, сверкающая… Выйдут они из своей машины, а тут мама выбежит из дома, узнает дочь и кликнет мужа:

— Ой-бай! Отец! Дочка приехала! Что же ты лежишь?!

Отец захочет поначалу рассердиться, но не сможет: зашаркает к ней вдруг ослабшими ногами и прижмет ее голову к своей груди.

— О, Марзияш, милая! Видно, даровал нам аллах день, вот и свиделись.

А потом соберутся родичи с нижней улицы.

Отец уже все простил. Он отказался от страшного проклятия, которым наказал дочь: «Без моего согласия и благословения перешагнула ты, бесстыжая, порог чужого дома. Пусть глаза мои вытекут, если еще раз увидят твое лицо! Прочь с моих глаз!»

Родственники, те, что не дадут, когда у тебя нет, и не могут видеть, когда у тебя есть, скажут:

— Зажглась ее звезда, слава аллаху! А муж у нее какой красивый! Видно, из хорошей семьи…

Скажут и порадуются. Позавидуют и позлословят. И сердце отца наполнится гордостью, и он, понимая, чего ждут от него родичи, щедрым голосом прикажет единственному своему сыну Жадигеру:

— Приведи-ка из стада большую черную овцу! Если не в честь дочери и зятя резать, то уж не на поминках ли отца собираешься ее съесть?!

Вот о каком светлом и торжественном возвращении мечтала Марзия! А что получилось? Бредет она по знакомой дороге туда, где никто ее не ждет, никто не обрадуется ее появлению. Лицо ее пышет жаром от ходьбы и от стыда. Даже кустики таволги, кажется, смотрят на нее с укоризной. Ощетинились недовольные колючки, царапают ей сердце. Шелестящий, язвительный смех растет над дорогой. Тихо хохочут травы.

Тяжело было Марзии решиться на такой шаг. Но она уже со всем смирилась. Все одно. На чужой рот замок не повесишь. Лишь бы мать с отцом не оттолкнули. Говорят же, что чужой не пожалеет, свой не убьет. Своего бей — не уйдет, чужого привяжи — не останется…

Стреляя кудреватым синим дымком, трактор обогнал Марзию и остановился. Из кабины высунулся широколицый улыбчивый джигит.

— Здоровы ли? — И замолчал, изумленный.

О господи, никак Каражан?!

— Здоровы!

— И… Откуда? Это твой ребенок?

— Мой…

— И сама родила?

— Соседку попросила.

— Но… как же?

Марзия молча обогнула трактор и пошла не оглядываясь. Каражан включил первую скорость, трактор тихим ходом следовал за ней.

— Ну, а где же наш зятек?

— Дома остался.

— Почему вместе не приехали?

— Занят он…

Каражан, казалось, только сейчас понял неуместность своих расспросов. Он открыл дверцу кабины, протянул руку.

— Ты только не обижайся. Садись в кабину!

Марзия продолжала идти не оглядываясь.

— Ого! А характерец-то у тебя не изменился!

Ну, теперь Каражана не остановишь. Языком молоть он умеет без устали. Вообще-то он парень неплохой, только поболтать любит, хлебом не корми. Если бы не этот его недостаток, кто знает…

Ночи напролет шатался он возле ее дома, словно голодный волк возле овчарни. В окна заглядывал…

Проснулся Ермек. Марзия испугалась, что он раскапризничается, но сын посмотрел на чужого человека и вдруг улыбнулся.

— О-о-о! Да он у нас молодец! Будто знает меня давно, а? Или за отца своего меня принял? Эй, малый, где же твой папка?

Ровно тарахтел трактор, бесконечная лента слов выползала изо рта Каражана, капала белой слюной на дорогу, но Марзия ничего не слышала. Вопрос: «Где же твой папка?» — едва не сбил ее с ног. Она продолжала идти, ощущая тягостную боль в груди. Ермек мой, Ермек, с таких пор ты слышишь этот вопрос, и не уйти тебе от него, сынок. Сколько раз в жизни придется тебе отвечать на него молчанием, слезами, резкостью, краской стыда?

Марзия тихонько, чтобы Каражан не заметил, смахнула невольную слезу. Она и не заметила, как подошла к аулу. На деревянной арке у въезда написано: «Колхоз «Бирлик». По обеим сторонам лозунги: «Увеличим поголовье овец!» и «Добьемся высокого прироста крупного рогатого скота!»

На этом самом месте Каражан сказал:

— Ну, Марзия, жди вечером в гости. Приду непременно! Вспомним прошлое, а?

Он подмигнул ей хитро, оскалился, показав кривые зубы. Трактор взревел и умчался вперед, обдав Марзию густой пылью.

— Тьфу! — в сердцах плюнула Марзия. — Отъел рожу в пять гектаров, ненормальный!

Захотел прошлое вспомнить. А что вспоминать? Разве только как в окно залез однажды…

Марзия невольно рассмеялась и тут же испуганно посмотрела по сторонам. Настороженно шелестели деревья, на улице было безлюдно. Марзия понимала, что это ненадолго. Ермек начал зевать, потом захныкал. Марзия прибавила шагу, ласково и неуверенно успокаивая его и оглядываясь:

— Ну-ну! Потерпи, сынок! Еще немного. Сейчас дома будем…

На вороном коне-двухлетке лихо проскакал мальчик с выбритым до синевы теменем. Беременная молодуха перешагнула через журчащий арык. Она отшвырнула лопатой к краю