Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

Черное ожерелье

ЧЕРНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ

Роман

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Пассажирский автобус «Нартас — Шугла» резко затормозил и остановился посреди степи. Мягко раздвинулись двери и выпустили молодую женщину с грудным ребенком и тяжелой сумкой.

Шофер посмотрел ей вслед с привычной жалостью — мало ли на дорогах молодых матерей с младенцами. «Далековато ей шагать, да еще с ребенком на руках», — подумал один из пассажиров, разглядев вдали темную полоску аула. Остальные не проявили к ней никакого интереса, а кое-кто даже рассердился:

— Ползем, как на волах! У каждого столба остановка.

— Через неделю доедем!

— Безобразие! Эй, шофер! Животом маешься?..

Человеческая память коротка. Давно ли в этой пустынной степи проложили дорогу, по которой пошли машины? Еще отцы едущих покрывали то же расстояние на лошадях лишь с четырьмя ночевками, а нынешним два-три часа пути кажутся бесконечно долгими. Время сгустилось, стало тугим, как ветер в степи ранней весной. Космические скорости…

Под ропот недовольных пассажиров водитель нажал на газ, автобус взревел и покатил по дороге дальше. Марзия осталась в степи одна.

Необъятное небо над головой, просторная родная степь. По широкому тракту мимо Марзии с ревом проносятся машины. От тракта к дальним горам черным ужом вьется проселочная дорога. По ней Марзии идти в аул к отцу и матери. Она отпросилась на денек, надо успеть вернуться к началу работы — отправиться в обратный путь либо сегодня вечером, либо завтра на рассвете.

Марзия поудобнее перехватила малыша, подняла тяжелую сумку. Если бы кто подвез! Она без надежды посмотрела на едущие мимо, все мимо машины. Кто согласится свернуть с асфальта на проселок? Все спешат, у всех дела, важные и срочные. Никто не остановится, нечего и ждать. Чем попусту время тратить да светлый день в ночь превращать, лучше двигаться потихоньку вперед. Если появится попутный транспорт до аула, то нагонит и, может, подвезет, подумала Марзия.

Ребенок крепко спал, посапывая крохотным носиком. Тяжелый. Когда не спит, вроде и полегче.

Сестры и нянечки в роддоме восторгались им:

— Батыра родила, девка!

Четыре с половиной килограмма потянул батыр. А теперь еще больше, руки оттягивает ее сын, батыр.

Когда ее пришел проведать Адиль, Марзия попросила у него суюнши — подарок за радостную весть:

— Почти пять килограммов весит наш малыш!

Муж растерянно топтался на месте, поглаживал усы.

— Ишь ты! Вот оно как! Ну, в общем сама-то жива? Трудно было, а? Марзияшка?

Сочувствие выразил. Обида захлестнула сердце Марзии. Муж называется! Отец! Стоит под окнами, еле на ногах держится, едва языком ворочает и несет бог знает что. Перед женщинами, подругами по палате, неловко.

— Иди домой, иди! — заторопила она мужа. — Иди!

Соседки с любопытством разглядывали Адиля, одернули Марзию:

— Да ты что, мать? Зачем прогоняешь мужика? Он у тебя от радости совсем ошалел, а ты его гонишь. Разве можно?!

— Выпивши он, — оправдывалась Марзия. — И пришел еще сюда…

— Господи! Ну что с того? Выпил на радостях, невелик грех. Да разве найдется мужик, который не выпьет по такому случаю? Или ты каждый день по сыну ему рожаешь? Ох, девка, молода ты еще, а уж капризна больно, уже норовишь мужика под себя подмять.

— Ой, смотри, светоч мой! Джигита не железными цепями удержишь, а шелковой веревочкой.

Адиль прикрыл рот ладонью, закашлялся гулко, а потом, показав пожелтевшие от табака зубы, засмеялся бессмысленно.

— Ну, Марзияшка, если ты говоришь «уходи», то я уйду. Я же за твое здоровье… немного… за тебя. — И он пошел прочь от окна, за угол больницы. Он удалялся, и Марзия не знала, куда несли его неверные ноги.

Горько ей было, что Адиль не догадался принести цветочек ей, сестре или нянечке. А выпить не забыл. Она не слепая, видит, как счастливые отцы несут в роддом шоколад и цветы, духи и шампанское. Им хочется, чтобы и другие люди разделили их радость. Конечно, никто не требует от них подарков, но разве так уж плохо сделать человеку приятное? Не догадался Адиль, а выпить не забыл…

Каменистая дорога, знакомая дорога. Скрипит под ногами гравий, как песок на зубах, когда ешь тарысек — просо с маслом. Прыгают из-под ног кузнечики с красноватыми жесткими крыльями, трещат в воздухе. Перелетают через дорогу стайки потревоженных ею диких голубей. К низким зарослям полыни прилепились отдохнуть вечные путники, шары перекати-поля, похожие издали на верблюжьи бурдюки. Там и здесь виднеется чертополох. Посвистывают невидимые суслики. Середина лета, а склоны гор уже пожелтели, поникли листья у лопухов.

Издали предгорья похожи на спелые золотистые дыни. Жарко. Ни малейшего ветерка. Словно синее небо выпило весь воздух над землей, оставив мертвую, неподвижную и бледную пустоту.

Горы совсем рядом. Кажется, протяни руку — и заденешь ладонью их вершины. Но чем дальше идешь, тем дальше горы, они отступают, заманивают. Дорога незаметно вьется все выше, забирает все круче, и сердце путника начинает стучать у самого горла, дыхание усталой груди становится натужным, свистящим.

Головка спящего Ермека покачивается в такт шагам Марзии. Не желая появляться в ауле в жалком виде бедной родственницы, она надела вязаную красную кофту из чистой шерсти. Теперь она просто задыхалась от жары. Тяжелая черная сумка оттянула ей руки. В ней гостинцы родным и пеленки Ермекжана. Матери Марзия купила зеленого плюша на широкое платье, свою женге[1] Фатимат она решила порадовать большим цветастым платком, отцу же выбрала круглую ондатровую шапку с верхом из малинового бархата. Настоящий казахский борик. Такие редкости иногда бывают в автолавке Нартаса.

Жажда высушила ее губы цвета вишни. Заныла, затосковала грудь, переполненная молоком. Прошло довольно много времени с тех пор, как она кормила сына в последний раз, а Ермек все не просыпается, укачанный дорожной тряской. Что она будет делать без своего маленького батыра? Его-то найдут чем накормить, хоть кобыльим молоком, да напоят, а каково ей, бедной, если вот так будет ныть грудь, тугая от молока…

Она почувствовала, что вся горит. Щеки у нее пылали, пот заливал глаза, руки одеревенели, и ноги словно свинцом налились. А солнце палит, и дорога по-прежнему пустынна, и конца-краю ей не видать…

Марзия остановилась, уронила на землю сумку, осторожно опустила