Океанский пляж - Анатолий Исаевич Милявский Страница 11

— Вас тоже, товарищ старшина.

— От лица командования — новогодний подарок. Чтоб быстрей служба шла.

Протянул Бойко плитку шоколада в золотистой обертке и два апельсина. От их прохладных оранжевых шкурок нежно пахло далекими южными рощами.

— У нас выгодная местность, — сказал старшина. — Два раза можно Новый год встречать. Завтра встретим вместе с москвичами.

И, уже надевая лыжи, словно вспомнив, бросил:

— Там твой дружок Исхаков вернулся.

* * *

Исхаков был какой-то новый, похудевший, наголо остриженный, с незнакомой, словно виноватой улыбкой.

Он стоял среди обступивших его ребят, слегка наклонив голову, точно прислушиваясь к чему-то давно забытому, глаза его перебегали по лицам с добрым и немного беспомощным выражением.

Увидя Бойко, радостно шагнул к нему навстречу, но при всех сдержанно поздоровался за руку. Иван невольно ослабил заготовленное бурное рукопожатие, почувствовав в своих пальцах тонкую ладонь Рашида. «Долго, однако, болел», — подумал с тревожной нежностью.

Ночью, когда в казарме крепко спала вернувшаяся с наряда смена, Рашид порывисто вскочил и сел на койку к Ивану.

— Ваня, — Исхаков, белея в темноте нательной рубашкой, приблизил жаркое лицо, заговорил горячо и быстро: — Ты теперь мой друг навсегда. Что хочешь для тебя сделаю… Мой дом — твой дом… Навсегда, Ваня.

— Что ты, Рашид, — Бойко крепко держал его за плечи, ласково гладил, как маленького, по остриженной голове, чувствуя, как тот дрожит, — что ты, Рашид. Все хорошо, дорогой, успокойся. Я твой друг.

Исхаков стиснул ему руку, отвернулся, зашлепал босиком к своей койке.

Бойко долго не мог уснуть. Проплывало перед ним озорное лицо Рашида над обрывом в тот день, когда собирали плывун, его слова: «Не смотри вниз, Ваня. Считай про себя или пой». Вспоминал его добрую улыбку, ломтики золотистой дыни на смуглой ладони. Друг, настоящий друг…

Закрывал глаза, и в памяти вдруг взвихривались снежные жгуты и возникало другое лицо Исхакова — с заиндевевшими бровями, с застывшим перекошенным ртом, неживое, как маска.

Хорошо, что вернулся Рашид, что он теперь рядом, вон на той койке, что завтра можно будет рассказать ему все новости.

Он научит его ходить на лыжах. Не хуже, чем ходит сам. Разобьется в лепешку, а научит. Вот Гогуа уже забыл, как кувыркался и стоял враскорячку.

Представил себе, как вместе будут скользить по заснеженным сопкам над черным океаном, как будут поскрипывать на морозе лыжи. Представил себе лицо Рашида под капюшоном маскхалата, руки, уверенно держащие лыжные палки с колесиками ограничителей, и улыбнулся в темноте.

* * *

Но Исхаков изменился не только внешне.

Вроде бы по-старому сияла его белозубая улыбка. Но иногда неожиданно замолкал посреди разговора, черные глаза его со странной неподвижностью впивались в далекий морской горизонт, словно видели там что-то свое, пугающее и неясное. Потом, как бы очнувшись, улыбался, преувеличенно громко и весело говорил.

Что-то сидело в нем, как заноза.

Бойко почувствовал это через несколько дней, когда с разрешения старшины (тот дежурил по заставе) повел Рашида учиться ходить на лыжах. Они отошли всего на километр в ближайший распадок, где было относительно тихо и где они были укрыты от любопытных глаз. Исхаков бодро шел за Иваном, неся на плече лыжи.

— Какая медсестра есть в госпитале! — оживленно рассказывал он. — Ниной зовут. Замечательно уколы делает.

— Ты добавки не просил?

— Нет, серьезно, Ваня. Другие делают — больно. А эта замечательно. Весной в порт поедем — я тебя познакомлю.

— Придется срочно заболеть.

Но едва они пришли в распадок, задул ветер, неся обычную, уже надоевшую поземку. Исхаков послушно надел лыжи, однако его оживление сразу упало. Снежные жгуты поползли внизу через лыжню, ветер засвистел крепче, и Иван увидел, как тревожно вздрогнули длинные ресницы Исхакова.

— Давай еще разок, — сказал Бойко, показывая на лыжню. Но Рашид смотрел не на лыжню, а на белесое, хмурое небо.

— Вернемся, Ваня.

«Что это с ним?» — Бойко, даже немного растерялся.

— Ерунда, Рашид. Тут каждый день поземка. Лучшей погоды не будет.

— Вернемся, Ваня. Очень прошу тебя. Нога опять болит…

Исхаков старался не глядеть ему в глаза. У Ивана перехватило горло.

— Ладно, вернемся, — сказал тихо, — раз нога…

Через день завыл настоящий норд-ост. По радио передали штормовое предупреждение. Осатаневший ветер метался между ледяными скалами, натягивая до железного визга толстые тросы радиомачты, взвихривая снежную пыль на пятачке, рвал, как зубами, крыши домов.

Весь день Бойко авралил и так устал, что заснул, как убитый, едва добравшись до койки и дотянувшись замерзшим лицом до подушки.

Ночью его разбудили какие-то странные звуки. Он поднял голову, вслушиваясь. С соседней койки, где спал Исхаков, доносились всхлипывания. Иван вскочил, зажег карманный фонарик. Рашид лежал на спине, комкая пальцами одеяло. Сквозь его сжатые зубы вырывались жалобные гортанные слова на незнакомом языке.

— Что с тобой, Рашид? — Бойко наклонился к его лицу.

Исхаков вдруг схватил его за руку. Пальцы вцепились в запястье с неожиданной силой.

— Ваня, засыплет нас, — крикнул он, — бей из автомата, давай сигнал!

— Что ты, Рашид…

— Засыплет нас. Слышишь, ветер какой…

Кто-то включил свет. На койках подымались встревоженные фигуры. К ним спешил дневальный.

— Что тут у вас?

— Да ничего, приснилось вот, — сказал Бойко, осторожно укладывая Исхакова. Тот тяжело дышал. Потревоженный светом, он испуганно озирался, блестя расширенными зрачками. Потом послушно лег и закрыл глаза.

— Гаси свет, — приказал дневальный. — Приснилось. С каждым бывает.

Но Иван остаток ночи проспал вполглаза. Вскидывался, прислушивался. «Может быть, рассказать старшине или Козыренко? — раздумывал мучительно. — Может, ему еще лечиться нужно? «И сейчас же гнал эту мысль прочь.

Утром крикнул весело:

— Эй, горный орел, вставай!

— Встаю, Ваня! — Исхаков пружинисто сел на койке, потер низко остриженную голову. Ни тени ночного кошмара не было на его смуглом лице. «Ерунда, дурной сон», — облегченно подумал Бойко. И снова уверенно решил: «Перемелется».

Ио лыжные прогулки им продолжать не пришлось.

…На следующий день случилось непредвиденное: Бойко откомандировали на три недели в порт, на спортивные сборы лыжников. После тренировки им предстояло участвовать в окружной спартакиаде. Весть эту принес старшина.

— Везет некоторым военным, — сказал Сысоев. — В настоящий кинотеатр сходишь. Купи мне в военторге хорошую щетку.

— А мне бритву, — подхватил Гогуа. — «Харьков».

У Гогуа была самая громкая в казарме электробритва. Ему ее смастерил из разных частей приятель-электрослесарь. Когда она вгрызалась в черную щетину Гогуа, казалось, что работает комбайн. Осмоловский уверял, что она забирает тридцать процентов всей электроэнергии. Сысоев предлагал начать подписку для сбора средств на новую бритву.

— Ваня, в госпиталь к Нине