Овидий в изгнании - Роман Львович Шмараков Страница 43

человека, которому погубить душу не трудней, чем высморкаться, он все же иногда думает, что его дни не бесконечны, и стремится не убивать без нужды, особенно если представляется случай разыграть театр, к которому он сызмальства имел склонности. Его намерения сбила, однако, г-жа Нуайе, благодаря несдержности супруга прослышавшая о его блестящих планах и оказавшая непреклонное намерение идти вместе с ними, угрожая выдать их обоих властям в случае отказа. Это несколько осложняло замысел, но, в конечном счете, не меняло последовательности действий. Нероне вывел их обоих вечером из дому, запасшись бархатной полумаской; он собирался, применив старинный прием, известный еще младшему Горацию, по приходе в сад, отлучившись с г-ном Нуайе, выполнить в его отношении свой первоначальный замысел, а потом, представ в маске перед г-жой Нуайе, разыграть разбойника, каким он и являлся, запугать ее, связать и беспрепятственно вернуться в их дом, доверху заполненный шедеврами знаменитых оружейников. Когда, однако, они, собираясь выйти в добрый путь, в полутьме спускались по лестнице, г-жа Нуайе вполголоса сказала ему: «Нероне, дайте мне руку, как бы не оступиться». Это встревожило разбойника, который назывался в их доме чужим именем, возможно, несколько заблуждаясь насчет известности собственного. В краткие мгновенья по дороге, когда они оказывались рядом, а г-н Нуайе — вне пределов слышимости, они сообщила разбойнику, что имела случай узнать, кто он; что, не зная, что он затеял, она успела плениться как его мужественностью, так и выдержкой, ежедневно проявляемой в скучном общении с г-ном Нуайе; что она готова разделить с ним тяготы его жизни, а если он не согласен, то в Риме есть много мест, где папская власть возьмет на себя труд кормить его до кончины, одновременно позаботившись о том, чтоб эта последняя не мешкала приходом; что ему следует убить ее мужа, ибо она не хочет принадлежать ему и не может принадлежать двоим. Г-жа Нуайе была молода и хороша собой, а готовность к безоглядному преступлению, которую она выказала ради его благосклонности, польстила Нероне деи Росси больше, чем обещание донести властям его напугало. Но, укрепившись в намерении отнять у г-на Нуайе его жену и вместе с ней — доверие к женскому постоянству, он не мог действовать в отношении обманутого супруга иначе, как по-рыцарски, и потому, остановив его среди пьяцца Барберини, в коротких словах объяснил удивленному французу произошедшие перемены в обстоятельствах и предложил решить все затруднения с помощью поединка. Г-н Нуайе молча прыгнул на него со шпагой, так что Нероне едва успел увернуться, выдергивая свою. Лязгая клинками и скача вокруг Берниниева фонтана, они не имели досуга следить за действиями г-жи Нуайе. Нероне, раненный г-ном Нуайе, в свою очередь выбил у того шпагу, высекшую искры из папской пчелы на фонтане, а когда противник выхватил кинжал, Нероне отбросил свою шпагу и кинулся в тесную схватку, прерываемую пыхтеньем и прорывавшимся изредка римским народным словцом, тянувшуюся долго и окончившуюся тем, что Нероне вбил г-ну Нуайе его кинжал в ту часть груди, где, по его соображениям, у человека должно располагаться сердце. Оглядев поле боя, оставшееся за ним, Нероне должен был увидеть, что единственным его трофеем была упавшая в фонтан шпага г-на Нуайе, поскольку выдергивать из его хрипящей груди кинжал он как христианин посовестился, а г-жи Нуайе нигде не было видно. Теперь только пришло ему в голову, что ее безрассудно вспыхнувшая страсть была притворством, благодаря которому она вынудила разбойника убить мужа, а своевременное бегство избавило ее от них обоих. Из этого резонного подозрения Нероне вывел, что опасно возвращаться за оружием в дом, где на его счет, скорее всего, уже предупреждены. Не намеренный одарять приношениями морских божеств, благоволивших его ночным подвигам, Нероне вынул из фонтана и вытер осиротелую шпагу, довольствуясь сим скудным успехом без горечи, поскольку частые неудачи научили его верить будущему, и покинул место действия под звук медленно скребущих по булыжнику ног г-на Нуайе. Он не расстроился, обнаружив, что в суматохе потерял маску, ибо это ничем ему не грозило, и уже намеревался покинуть надоевший ему Рим и направиться отдохнуть в Кастро, откуда был родом, когда деньги, вырученные за шпагу г-на Нуайе, привели его на изрезанную ножами скамью остийского шинка, а с нее — под безрадостные своды папского карцера.

Г-н де Лионн, занесший кавалеру Бернини последние новости, высказал предположение, что похождения этого самохвала, с которым сейчас поучительно беседует мессер Сальвестро, станут для его святейшества поводом занять Кастро, к которому он давно испытывает раздражение, точно к распутному племяннику. «Не нам входить в намерения его святейшества, — отвечал Бернини, обрабатывая бюст буравом. — Тот, кто назвал его городским пророком (Vates Urbanus), оказался вынужден, подобно Валааму, благословлять враждебными устами. Со времен Юлия II не видел Рим подобного папы, простирающего с равным успехом и меч духовный, и меч светский». — «И поклявшегося, как Юлий, наградить Рим новым Микеланджело», — подхватил г-н де Лионн. Кавалер с усмешкою пожал плечами. «Но все же герцог Одоардо Фарнезе — важный противник, — заметил г-н де Лионн, — Кастро — слишком ничтожный повод к раздору, а счастливый законодатель — тот, которому Бог дает умереть прежде его законов». — «Иначе говоря, тот, чьи законы имеют случай присутствовать при его похоронах? — осведомился кавалер. — Представьте же, что человек, под влиянием Аристотеля запретивший законом самоубийства для людей государственных, угрожая им опалой в случае неуспеха и уничтожением их публичных распоряжений, а также запретом их хоронить в случае успеха их попытки, под влиянием внезапных обстоятельств кончает с собою. Следует его хоронить или нет?» Г-н де Лионн подумал и заявил, что хоронить его следует. «На каких основаниях?» — живо спросил ваятель. «Из христианского снисхождения, — отвечал г-н де Лионн, — и боязни заразы». Оба рассмеялись.

Когда разбойник, объяснивший дело, но не доставивший сведений о нынешней судьбе г-жи Нуайе, был препровожден в камеру, Сальвестро Торнабуони, отрядивший все силы на поиски женщины, получил известия о происшествии на постоялом дворе у Фламиниевой дороги. Ему было донесено, что одна женщина, выезжавшая из Города, расспрашивала хозяина, можно ли нанять здесь надежного слугу с тем, чтоб добраться до Фано, но покамест гостинник, добросовестно взявшийся за ее поручение, подыскивал ей расторопного и честного провожатого, прибежали с извещением, что приезжая дама, видимо в горячке, заперлась в своих покоях, никого туда не пуская, крича и обещая забрать с собой в преисподнюю всякого, кто рискнет ее потревожить. Поскольку хозяин не думал, что репутация места, откуда идет прямая дорога в преисподнюю, сулит устойчивую прибыль постоялому двору, то, несмотря на внушенную суеверием осторожность, распорядился призвать полицейских и с их помощью выломал дверь, обнаружив даму зажавшейся в угол, закутавшись в одеяле, и с выражением, обличающим серьезную болезнь. По приметам дама, застигнутая на выезде