Птенчик - Кэтрин Чиджи Страница 39

Меня же там не было, отмахивалась я, но девчонкам подавай подробности.

— У нее была высокая прическа, — сочиняла я на ходу. — Он ей подарил белую розу, и они танцевали медленный танец под музыку скрипки.

Я знала, что Эми слушает, притаившись в трубе. Когда я сказала про скрипку, она фыркнула.

Катрина заглянула в трубу, уставилась на Эми.

— Ничего себе, она с самого начала тут сидит! Вот ненормальная! Подслушивает, чокнутая!

— Фу... — поморщилась Паула. — Кое-кто сует нос не в свое дело.

— Вы только гляньте на нее — в нору забилась, как крыса! — ввернула Натали.

— Желтая какашка! — добавила Рэчел.

Все расхохотались.

Мимо шла сестра Бронислава, посматривала, не хулиганит ли кто на площадке.

— Все в порядке, девочки?

— Да, спасибо, сестра. — Мы же не висим вниз головой, не лазим на верхотуру, не рискуем что-нибудь сломать или задохнуться.

Однако после звонка сестра Бронислава нагнала меня, взяла за локоть. Я не ожидала, что у такой миниатюрной женщины такая железная хватка.

— Джастина, — начала она тихо, хоть все уже разошлись, — не нравится мне это.

— Что не нравится, сестра? — спросила я, хоть уже знала ответ.

— То, как ты обращаешься со своей давней подругой.

— Она ворует наши вещи! — вскипела я.

— Ты уверена?

— Все уверены.

— А ты?

Я высвободила руку.

— Джастина, ты неправильно поступаешь.

— Мне надо идти, — сказала я. Пора было возвращаться к миссис Прайс.

Девчонки стали приходить в школу с золотыми значками-ножками; Эми, глядя на них, кривилась.

— Знаешь ведь, что это такое? — спросила она.

— Что?

— Ножки мертвого ребенка.

— Ну и чушь!

— А вот и нет, правда. Ножки десятинедельного нерожденного ребенка.

— Как же это сделали? Откуда взяли ножки, если он не родился?

— Не знаю, но так и есть.

Я хотела спросить у отца, можно ли и мне купить такой, но передумала.

Глава 23

В первый день после августовских каникул мы сидели на холодных церковных скамьях в очереди на исповедь. Привела нас сюда миссис Прайс, вместо очередного урока закона Божьего; после исповеди на душе будет такая чистота, пообещала она, такая свобода и легкость, будто по воздуху летаешь.

Миссис Прайс пошла первой, подавая нам пример, и из-за закрытой двери исповедальни долетал ее голос, слов было не разобрать, но то и дело звенел ее смех. Впервые я слышала, чтобы кто-то смеялся на исповеди. Выйдя, она кивнула Джейсону Асофуа, следующему в очереди, и преклонила колени для покаянной молитвы.

Друг за другом мы заходили в сумрачную исповедальню и признавались отцу Линчу в грехах. Я, пока ждала, разглядывала статую святого Михаила: могучие белые крылья за спиной, обутая в сандалию нога попирает голову свернувшейся в кольцо змеи. Доспехи сияют, золотое копье нацелено в пасть чешуйчатой твари. Змея разевает пасть, обнажив зубы, высунув раздвоенный красный язык. И смотрит снизу вверх на архангела — молит о пощаде? Или вызывает на бой?

Мало-помалу очередь редела, и наконец в холодном зале остались двое, Эми и я. Я подложила под себя ладони, чтобы хоть немного согреть их. Миссис Прайс сидела на дальнем конце нашей скамьи, сцепив руки на коленях, прикрыв глаза.

— Я по тебе скучаю, — шепнула мне Эми. Она смотрела в пол.

Я не знала, что сказать.

— Как там Бонни? — прошептала я. От нашего дыхания струился пар, будто слова растворялись в воздухе.

— Хорошо. Мы ей купили мяч-пищалку, овальный, как для регби. Она по тебе тоже соскучилась.

— Погладь ее за меня.

— Сама приходи да погладь. Пойдем с ней гулять в воскресенье.

И до чего было бы просто ответить “да”! Зайти в выходные к Эми, достать из “стоглазого” шкафчика наши старые любимые игры, а миссис Фан приготовила бы курицу в кисло-сладком соусе, и с полки на нас смотрела бы Богиня милосердия, а с большой фотографии на стене — Папа Римский. Всех девчонок в классе мы расставили бы по красоте и друг другу дали четвертое место, потому что в это можно поверить, это справедливо. А потом пошли бы гулять по тропе вдоль обрыва и бросали бы Бонни мячик, а она бы за ним бегала и вся трепетала от радости.

— В чем будешь каяться? — шепнула я.

Эми дернула плечом:

— Да как обычно. Сказала плохое слово, нагрубила маме, не делилась с братом.

— И больше ничего?

— Больше ничего и нет! Это не я воровка, а она! — Заслонившись ладонью, Эми указала на миссис Прайс и заговорила еще тише: — Расскажу про нее всем. Я с ней говорила, она меня на смех подняла, но ей страшно, что все выйдет наружу. Посмотри хорошенько у нее в доме, наверняка у нее там склад.

— Уже смотрела, — ответила я, а в груди жарким огнем полыхнула ненависть.

— Ну так посмотри еще. Но я все про нее скажу, и она знает. — Эми чуть выждала. — А я знаю, что ты подозревала меня. Когда она у всех спросила, кто из нас вор, — я знаю, ты написала мое имя.

— Нет, я не писала. — Язык еле ворочался.

Эми хмыкнула.

— Брось притворяться, а? Ну а я написала тебя.

— Что?

— Я написала твое имя. Так что мы в расчете. — Эми обернулась, посмотрела на меня, улыбнулась почти невидимой улыбкой. — Ну а ты в чем будешь каяться?

— Как там, в Дании? — шепнула я.

— Что?

— Ты же собиралась на каникулах к подруге по переписке. Или у нее опять гимнастика?

Миссис Прайс тем временем подсела к нам поближе.

— Потише, пожалуйста, — сказала она, прижав палец к губам. — Думаю, вы и сами должны это понимать.

Вскоре из исповедальни вышел Джейсон Дэйли, настала очередь Эми, а мы с миссис Прайс молча ждали, пока он читал покаянную молитву. В исповедальне Эми пробыла не больше минуты. И сразу же ушла из церкви. Без покаяния.

Миссис Прайс вздохнула.

— Она никогда не сознается, как думаешь? Хотя бы воровать перестала, и на том спасибо.

Честно признаюсь, мне понравилось, как она со мной разговаривает — как со взрослой.

И я на все была готова, лишь бы не дать Эми испортить ей жизнь.

Меня жгла изнутри ненависть, неподвластная моей воле, как приступ падучей.

В полумраке исповедальни я едва различала за ширмой отца Линча — вот он, с зелеными глазами и пышной шевелюрой, ждет, когда я выложу все свои грехи. Их у меня набралось негусто: выругалась, нагрубила отцу, не поделилась с подругой. Все это время мне казалось, будто под дверью исповедальни кто-то есть: тихие шаги, скрип половиц, шорох, словно кто-то прижался ухом к двери. Чуть слышный вздох. Отец Линч как будто ждал от меня еще каких-то слов.

Я спросила:

— Если я что-то скажу на исповеди, вы правда никому не передадите?

— Правда, — подтвердил отец Линч. — Так что говори, не стесняйся, облегчи душу. Ничего тебе за это не будет.

— Даже если расскажу о чьем-то преступлении?

— Да.

— Хоть об убийстве? —