Птенчик - Кэтрин Чиджи Страница 36

детям, которые будут искать горшок с шоколадными монетками, она желает настоящего ирландского везения. И не забудьте, с трех часов в палисаднике малышей будут катать на пони; по правилам безопасности родители, чьи дети будут кататься, должны подписать согласие. И наконец, — она обводит широким жестом украшенный лентами зал, — угощайтесь на здоровье зеленым бисквитом!

Эмма тащит меня к стойке администратора, где записываются на пони, и вкладывает мне в ладонь ручку. Я признаю, что компания “Праздники на пони — Новая Зеландия” не несет ответственности в случае травмы или смерти участника или зрителя, поскольку общение с животными связано с риском для жизни... Эмма постоянно приносит домой такие согласия — учителя снимают с себя всякую ответственность, если ведут детей в зоопарк или в бассейн. Когда я подписываю, то вспоминаю, как отец Линч показывал нам фильм о расстрелянном клоуне. Сейчас в школе ничего подобного не показали бы. Детям — ни в коем случае. А местная католическая школа нам нравится — классы здесь небольшие, травлю пресекают в зародыше, потому мы ее и выбрали. Эмма быстро прижилась. Помню, однажды, когда ей было лет шесть, она пустилась мне рассказывать, что Иисус умер за нас за всех.

— Люди слишком мало любили Бога, — объясняла она, — и пришлось ему принести в жертву родного сына.

— Это очень серьезное слово, — заметила я. — Жертва.

— Да, — согласилась Эмма. — И я знаю, что это значит. А Иисус — сын Божий и при этом тоже Бог.

— Некоторые в это верят, — сказала я.

— Но это правда, — ответила Эмма, — мы в школе учили. И Бог послал Иисуса на муки и смерть ради нас.

— Что ж, кто-то верит в это, а кто-то — в другое.

— Мама, — Эмма взяла меня за руку, — не бойся, кончилось все хорошо.

Возможно, с возрастом у нее это пройдет — как прошло у нас. Свадьбу мы устраивали не в церкви, а в саду. Мать Доми дала мне свои аквамариновые серьги — по обычаю, на невесте должно быть что-то голубое, — серьги были не в моем вкусе, но я все равно надела с благодарностью.

— Знай, что никогда не поздно вернуться, — сказала она мне утром перед свадьбой.

— Мы теперь оклендцы, — возразила я.

— Я про то, что никогда не поздно вернуться к вере.

Из братьев и сестер Доми в церковь до сих пор ходит один Питер, младший. То есть отсев чудовищный. Зато его мать исправно посещает церковь каждую неделю, а раз в месяц исповедуется. В каких грехах она кается, мы знать не знаем, но между собой любим сочинять.

Эмма убегает искать шоколадные монетки — под диванными подушками, в горшках с цветами. Снуют туда-сюда сиделки, рисуют на лицах стариков листики клевера. Сони не видно, и для меня это облегчение: я сказала Доми, что спрошу ее, не родственница ли она миссис Прайс, но по дороге моя решимость улетучилась. Эмма попросилась сюда со мной, не могу же я завести этот разговор при ней. Мы так долго ее оберегали.

— Вы кто? — спрашивает отец.

— Джастина, — отвечаю, — твоя дочь. А вон Эмма, ищет клад. Твоя внучка.

— Что за сборище?

— Небольшой праздник. День святого Патрика.

К отцу подсаживается сиделка, окунает кисточку в зеленую краску.

— Доброго вам утречка! — улыбается она. Уже полтретьего. Слегка касаясь ладонью щеки отца, она начинает рисовать трилистник, но отец почти сразу отмахивается.

— Простите, пожалуйста, — говорю. — Он устал.

— Не устал, — возражает отец.

— Ничего, мистер Крив. Может, попозже. — С этими словами сиделка переходит к другому подопечному.

— Что здесь за сборище? — спрашивает отец.

— Небольшой праздник, День святого Патрика отмечаем.

— Вы кто?

— Джастина. Твоя дочь.

Из вестибюля на сцену врываются танцовщицы в коротких платьицах, в париках с тугими кудряшками. Даже сквозь грим видно, что это десятилетние девочки. Отец соскребает со щеки листок, смотрит исподлобья на позеленевшие пальцы.

— Давай я. — Послюнив кончик салфетки, стираю грим.

Наконец замечаю ее — Соню: она стоит возле тележки с кофе и чаем, беседует с другой семьей, смеется. Чмокает в щеку старика в футболке с надписью “Поцелуй меня, я ирландец”. Позволяет касаться своего плеча, руки. Как будто миссис Прайс вернулась. И даже спустя столько лет, после всего, что случилось, я невольно думаю: не трогайте ее, она моя.

1984

Глава 20

Когда я нашла на ручке с парома невидимые чернила, то спрятала ее поглубже в ящик стола. Не хотелось ее видеть, прикасаться к ней, верить в то, на что намекали тускнеющие мамины строки. И все же эти призрачные письмена не выходили из головы. Если бы кто-нибудь их растолковал, оправдал миссис Прайс! В былые времена я сразу побежала бы к Эми, но мы теперь почти не разговаривали, да и все равно она бы только злорадствовала — дескать, она сразу раскусила миссис Прайс — и настаивала бы на том, чтобы ее разоблачить, а я колебалась. На большой перемене я уже не завтракала с Эми в ливневых трубах, а сидела с Мелиссой и ее компанией. Впрочем, и им не расскажешь — перестанут со мной разговаривать, стоит мне заикнуться, что миссис Прайс, несравненная наша миссис Прайс, меня обманула. Карлу тоже не расскажешь — я его избегала, стыдясь своей глупой безответной влюбленности. И уж конечно, я не могла рассказать отцу — он с недавних пор ходил такой счастливый! Никаких больше бутылок по углам, никаких ночных бдений под грустные пластинки.

Но миссис Прайс будто стала обращаться со мной по-другому, будто охладела ко мне. Может быть, как-то узнала о моем открытии? На следующей неделе она попросила остаться не меня, а Брэндона и Джеки — своих новых птенчиков. Или она всего лишь старалась не подчеркивать, что у нее роман с моим отцом — не хотела пока афишировать?

В конце концов я решила попросить помощи у мистера Чизхолма и в среду на большой перемене постучалась к нему в кабинет.

— Заходи, не стесняйся. — Он с улыбкой указал на кожаное кресло под плакатом с Туринской плащаницей. — Чем могу помочь, Джастина? — Он пробивал дыроколом распечатки и подшивал в папку на кольцах.

— Я насчет миссис Прайс.

— Да?

— У меня была ручка — особенная. — Я откашлялась. — Я думала, что ее потеряла, а потом увидела ее в сумке у миссис Прайс.

Мистер Чизхолм, позабыв о бумагах, уставился на меня.

— Зачем ты рылась у нее в сумке, Джастина?

— Я не рылась! — воскликнула я. — Я случайно ее там увидела. И спросила у миссис Прайс, а она сказала, что ручка не моя, просто такая же, в том же месте купленная, — я понимала, что несу чушь, — но ручка была помечена, значит, все-таки моя. Я так думаю.

— К чему ты клонишь, Джастина?

— Я... ну, она взяла мою ручку.

— То есть миссис Прайс по ошибке взяла твою ручку, а когда ты ей сказала об этом — вернула?

— Ну... — замялась я, — ну... она сказала, что ручка не моя, но все равно отдала.

— Весьма щедро с ее стороны. — Мистер Чизхолм, сняв свои узкие очки, стал протирать их клетчатым платком.

— Да, — согласилась я. — И все равно ручка моя, почти точно моя.

Мистер Чизхолм, вытряхнув в мусорную корзину бумажные кружочки из дырокола, снова взялся за работу.

— Но ручка-то у тебя, — сказал он. — Ты уж извини, Джастина, не пойму, чем