Птенчик - Кэтрин Чиджи Страница 35

— Что с тобой? — послышался голос. Возле трубы показались ноги в толстых шерстяных штанах. Заглянул мистер Армстронг. — Джастина?

— Здрасте.

— Время позднее, дружок, — что ты здесь делаешь?

— Я ехала домой. И остановилась.

— Остановилась поплакать?

— Угу.

— Ты здесь замерзнешь.

— Ага.

— Вылезай. — Он подал мне руку и помог выбраться.

В сарае он освободил от бумаг ветхий стул и предложил мне сесть.

— Что это у вас тут? — спросила я. Вокруг стула в беспорядке валялись бумаги: исписанные от руки страницы, распечатки, толстые папки, копии, рисунки цветными мелками и пальчиковыми красками.

— Учителя после генеральной уборки приносят мусор, просят сжечь, — объяснил мистер Армстронг, а когда я заметила на стенах из рифленого железа целую галерею детских рисунков, добавил: — Некоторые рука не поднимается бросить в огонь.

Над окном — Мелиссина лошадь, чуть дальше — космонавт Карла. В углу свернулась бугристая змея — я сперва испугалась, что она живая, но тут же вспомнила, что сама ее и сделала в первом классе: набила газетами старый чулок, а сверху наклеила чешуйки.

Мистер Армстронг достал из кармана отглаженный носовой платок и протянул мне:

— Вытри глазки — так-то лучше. Что-нибудь стряслось дома?

— Нет, — ответила я. — Не дома, а здесь.

— Ты же в классе у миссис Прайс?

— Да.

Мистер Армстронг кивнул.

— Не давай себя в обиду, дружок, — сказал он. И, взяв стопку бумаг, вышел во двор и бросил ее в огонь, пылавший в бочке.

Запах гари преследовал меня всю дорогу вверх по склону — прокоптились и волосы, и одежда, и кожа. Мало того, на подъезде к дому запах только усилился — и верно, мне не почудилось: на заднем дворе что-то горело. Бросив велосипед, я побежала туда.

Сквозь дым я не сразу различила отца. Глаза щипало, я заморгала — и увидела его под яблоней. На один безумный миг мне почудилось, будто он бросает в огонь мертвое тело, подошла ближе, смотрю, а это плащ. Мамин плащ.

— Папа! Что ты делаешь?

Возле его ног лежал ворох маминой одежды.

Он уронил плащ в костер и достал из вороха бархатную юбку, узкую в талии.

— Папа! — Он что, не слышит? Я схватила его за руку, вырвала юбку.

— Это давным-давно пора было сделать, — сказал отец. — Несколько месяцев назад.

Он взял сарафан с вишенками, и его я тоже выхватила, но то, что он уже бросил в пламя, спасать было поздно. Я узнавала обрывки — манжету от полосатой блузки, стоптанную подошву шлепанца. Голубой с золотом лоскут тафты от шаровар. Вздыбился рукав, наполнившись воздухом, и тут же опал, объятый огнем.

— А у меня спросить не догадался? — возмутилась я.

— Джастина, уже почти год прошел, а ты на вещи так и не взглянула.

Я оттолкнула его и сгребла в охапку то, что осталось. Отец меня не удерживал, и на том спасибо. Мамин голубой атласный халат я вернула на дверь ванной, а остальное — в шкаф. Заперла шкаф на ключ, а ключ спрятала в старую кукольную колыбельку.

Отец, когда зашел, ни слова мне не сказал, лишь молча поцеловал меня в лоб. Перегаром от него совсем не пахло.

В субботу отец снова встречался с миссис Прайс. Он купил себе новую рубашку, погладил ее на кухне, и запах свежего горячего белья смешался с ароматом одеколона “Олд спайс”, которым он спрыснул щеки. Проводив его, я вышла в сад и стала рыться в золе от костра. Нашла там пару металлических пуговиц, тусклых, как бельма.

Отец оставил мне денег на еду, уже в темноте я покатила на велосипеде в кафе взять жареной рыбы с картошкой, и неверный луч моего фонарика подсвечивал тротуар, весь в трещинах. В ожидании заказа я листала новозеландский женский еженедельник, разглядывая фигуры и позы моделей в “стильных комплектах для дождливых дней”. Мисс Похудение — 1983 признавалась, что сбросила двадцать пять кило ради мужа, который сказал, что не любит толстух. Биограф королевской семьи рассказывал, что королеве нельзя поправляться больше сорок шестого размера, потому что все ее туалеты расписаны на год вперед. В колонке советов я прочла письмо от школьницы, которая целовалась с соседом намного ее старше. Как будто в животе у меня миллион бабочек. Мама мне запретила оставаться с ним наедине. Мне еще рано? Ответ был краток и ясен: Бабочки, о которых ты пишешь, — видимо, пробуждение сексуального желания. Из-за неопытности можно попасть в большую беду, так что прислушайся к старшим.

Теплый сверток с едой я сунула за пазуху, словно младенца, а дома за ужином смотрела “Славу”, которую отец терпеть не мог. В той серии студент-бунтарь спас директора, когда тот подавился яблоком, в студенческой столовой кидались едой и ставили танцевальный номер, а новая преподавательница английского, на самом деле певица, пела в пустом театре, хоть и говорила, что петь ей запретили из-за узлов на голосовых связках, — но это она все выдумала. Я перекатывала в ладони металлические пуговицы, вспоминая, откуда они. С пиджака? С шерстяной кофточки? Я начисто забыла. Досмотрев “Славу”, я отперла мамин шкаф и спрятала пуговицы в карман ее брюк в “гусиную лапку”. Ни звука в доме; отец вернется поздно вечером. Я принесла из гаража лампу черного света и залезла с ней в шкаф.

Мне еще рано? — спросила я.

И, закрыв глаза, направила на стену луч в поисках маминого ответа.

Раз... два... три... продано! — прочла я.

Я стала бродить из комнаты в комнату, читая невидимые письмена — точнее, их остатки. Все больше слов выцветало со временем, и их было никак, никак не сберечь. Слишком дорого... бьется сердечко малыша... пересчитали все кости... до сухой шпажки... и толкайся ногами — назад, потом вперед, в небо... В коридоре со стен на меня смотрели семейные фотографии: родители в Венеции, когда меня еще и в проекте не было; свадебное фото, мама в облаке вуали; мама с отцом режут свадебный торт. Я — пухленький младенец на пледе; мой первый день в школе Святого Михаила; я на первом причастии — на большом пальце кровавая мозоль, волосы убраны под вуаль — как у мамы, только маленькую. Студийный портрет — мы втроем на фоне рыжеватого заката. Мама в бикини.

Только сейчас я додумалась проверить фотографии. Сняла со стены свадебный портрет, выключила свет в коридоре, направила луч лампы на обратную сторону — и воссияли из мрака мамины слова, точно повисли в воздухе.

О звезда над зыбью,

Матерь Бога-Слова,

Ты вовеки Дева,

Дщерь небес благая.

Гимн Деве Марии, россыпь строк на фотографиях — строчка здесь, полстрочки там.

Мир даруй заблудшим,

Свет открой незрячим,

Истреби в нас злое,

Ниспошли нам благо[11].

До сих пор не понимаю, что меня побудило — может быть, гимн, — но я полезла в карман школьной формы за ручкой с парома от миссис Прайс. При свете лампы сверкнул белоснежный кораблик... а на пластиковом корпусе проступили невидимые чернила. Ручку кто-то пометил. Пометила мама. Меня прошиб озноб, перед глазами все поплыло. Неужели там написано Дж...? Чернила стерлись, не разобрать. Белые штрихи висят над морем, как дым, как туман.

2014

Глава 19

Директор дома престарелых приглашает отметить День святого Патрика. Она надеется, что нам понравятся ирландские танцы, которые исполнят бесплатно ученицы из студии “Чудо-ножки”. Всем