Птенчик - Кэтрин Чиджи Страница 27

Зря я ей это сказала.

Кровь на ладони у Карла.

Свист ремня в воздухе, точно вздох.

Почти у самого дома Эмма спрашивает:

— Правда, что из-за месячных начинают беситься?

— Нет, доченька. Может взгрустнуться немного, бывает, что становятся обидчивыми, вот и все.

— Это больно?

— Нет. — Смотрю перед собой, на дорогу. — Почти не больно. Самую малость.

Ночью мне не спится. Под утро наша кошка Снежинка забирается на одеяло и нависает надо мной, тычет лапкой в лицо, просит ее приласкать. А если перестаю гладить, царапается.

— Иди к папочке, — шепчу я, когда рука устает, и сталкиваю ее поближе к Доми — он человек мягкий; но Доми ворчит, накрывается с головой одеялом.

— Ты воспитала это чудовище, ты и гладь.

Вскоре просыпаюсь, не в силах вдохнуть, машу руками, отгоняя призрак, который меня душит, — а это Снежинка улеглась на груди, только и всего. Никого больше.

1984

Глава 14

Эми положила шесть груш на чашу весов, которые крепились к потолку в лавке. Когда стрелка замерла, Эми высыпала их в бумажный пакет и ловким движением закрыла его, загнув уголки. Она пыталась как-то раз научить и меня, но я рассыпала фрукты.

— Ничего, не расстраивайся, — утешала меня тогда миссис Фан. — Этому учатся годами.

Эми отдала покупателю сдачу, сняла передник.

— Вернемся к трем, — сказала она матери и взяла с вершины аккуратной горки два яблока.

— С тропы не сходите, — напутствовала миссис Фан.

— Хорошо, мама, — процедила Эми словно через силу. — Можно Джастина у нас переночует?

— В другой раз.

— Но ведь каникулы же!

— В другой раз.

Мы с Эми худо-бедно помирились, но ее родители ко мне как будто охладели. Да меня и не тянуло у них ночевать.

Мы прошли задами лавки, мимо бетонных ванн, где миссис Фан мыла корнеплоды, мимо стола, на котором Эми связывала в пучки зеленый лук и петрушку, мимо настенного календаря с видами Гонконга, мимо теплого ароматного чуланчика, где дозревали бананы. Бонни, когда мы ее отвязывали, чуть не сбила нас с ног, лизала нам руки, лица. И мы отправились к прибрежным скалам.

День выдался почти по-зимнему холодный, и щеки у нас горели, когда мы шли по открытой всем ветрам тропе. Новый теннисный мячик я старалась бросать подальше от обрыва.

— Ну так что, расскажешь кому-нибудь про миссис Прайс? — спросила Эми.

Я оглянулась через плечо — вдруг миссис Прайс здесь, на пробежке, и все слышит? — но мы были одни. Я покачала головой.

— Наверное, не поэтому ручка у нее в сумке оказалась.

— Не поэтому? Тогда почему?

— Может, упала в сумку, а она не заметила.

— Ерунда. — Эми швырнула яблочный огрызок в сторону обрыва, но он чуть-чуть не долетел, тут же спикировала чайка, схватила его. Я свое яблоко сгрызла вместе с семечками, оставив лишь черенок. — Фу, — поморщилась, глядя на меня, Эми. — Знаешь, что семечки у тебя в животе прорастут? Пустят корни в кишках, а из глаз и изо рта вырастут ветки.

— Вот это уж точно ерунда.

Эми дернула плечом.

— Я про такое слышала. И все-таки, почему ты ее не спросила про ручку?

— Не знаю. Испугалась.

— Чего испугалась?

— Вдруг она станет хуже ко мне относиться?

— Что тебе за дело, как она к тебе относится?

Я бросила Бонни мячик.

— Джастина, ты же точно видела.

— Вроде бы да.

— Не вроде бы, а точно видела.

— Подумаешь, ручка. Пустяки. Может, она по ошибке взяла. Или ей подбросили, а она даже не знает. Да ты и сама мечтаешь ей понравиться.

Эми молчала.

— Ты тоже мечтаешь ей понравиться, — повторила я.

— Да, — призналась Эми.

Мы шли против ветра, волосы развевались, а вода в заливе бурлила и пенилась, серо-белая, бело-серая, одного цвета с чайками. На глаза наворачивались слезы, щеки щипало, ветер то пригибал нас к земле, то грозил поднять на воздух, сдуть с тропы, к обрыву, куда мы по своей воле ни за что бы не подошли. Ветер трепал кустики дикого льна, завывал на заброшенных орудийных площадках, возле сторожевых вышек, поднимая тучи пыли и мусора, неся их вдаль со свистом, похожим на вздох.

— Я думала, ты на каникулы уедешь к своей подруге по переписке, — сказала я. — К Вигге из женского еженедельника. В Данию, да?

— А-а, у нее соревнования по гимнастике. Ее, может быть, в сборную страны пригласят. А я к ней поеду в августе.

— Покажи мне ее письма.

— Гм. Они очень личные.

— Привет, подружки! — окликнул знакомый голос. И подбежала миссис Прайс, с ног до головы в лайкре цвета морской волны, с эластичной повязкой на лбу, точь-в-точь инструктор из телепередачи “Аэробика по-австралийски”. — Ну и ветрище! — Отдуваясь, она продолжала бег на месте. — Здорово, а? — Она пощупала себе пульс.

Бонни заскулила, тронула лапой теннисный мяч, прижалась к миссис Прайс, и той пришлось остановиться.

— Бонни! — Эми потянула собаку за ошейник. — Простите, пожалуйста.

— Ничего страшного, ей просто хочется поиграть, — ответила миссис Прайс. — Хочется ведь, да? Как же ты мне напоминаешь мою собаку, мою любимицу. Точь-в-точь! Один в один! — Потрепав Бонни за уши, она метнула мяч далеко-далеко — нам с Эми такое и не снилось. — Ну, мне пора. — Миссис Прайс махнула нам через плечо. — Нельзя, чтобы пульс замедлялся.

Мы посмотрели ей вслед, и вскоре она исчезла за поворотом.

— Даже Бонни к ней тянется, — заметила я.

— И все-таки, что ты делать собираешься? — спросила Эми. — Я про ручку.

— Поищу, наверное, еще доказательства.

Дома у Эми мы играли в шарики с ее младшим братишкой Дэвидом, и когда он проиграл Эми свой любимый шарик, то сунул его в рот, лишь бы не уступать. Потом мы с Эми достали “Клуэдо”[8] — подарок отца. Когда Эми выиграла, то пыталась понарошку заколоть меня пластмассовым кинжалом, но лезвие гнулось о мои ребра, и я отказывалась умирать. Потом вернулись родители Эми, она убрала коробку в “стоглазый” шкафчик, и я ушла домой.

После каникул я решила внимательней наблюдать за одноклассниками — на большой перемене каждые десять минут бегала с площадки в коридор и проверяла, не роется ли кто в чужих сумках, не шарит ли в карманах курток. В окно класса я тоже заглядывала, сложив козырьком ладонь, чтобы лучше было видно. А как-то раз после уроков, когда миссис Прайс вышла ненадолго, я заглянула к ней в сумочку: ручки там не было.

Однажды в класс зашел отец Линч, хотел побеседовать. Он был очень прогрессивный — мы это знали с его же слов. Когда Папа Римский велел изменить текст мессы, он без труда стал читать по-новому. Я слышала, как однажды после воскресной службы миссис Дженсен неодобрительно перешептывалась с миссис Моретти. Иногда в церкви, когда отец Линч добирался до этих слов, они все равно говорили по-старому.

В то утро он рассказывал нам про Сантьяго, куда ездил недавно с делегацией священников. Название Сантьяго — как у одного из портов, куда заходила Лодка любви, и я подумала: интересно, можно ли святым отцам играть в палубный хоккей и пить коктейли у бассейна? А может, им даже