Я – спящая дверь - Сьон Сигурдссон Страница 25

Короче говоря, вместо того чтобы конкурировать со своими предшественниками на страницах училищной газеты, публикуя стихи, рассказы и одноактные пьесы под своими настоящими именами, Хроульвур и его друзья из Общества тайных поэтов стали придумывать себе странные и даже дурацкие псевдонимы в надежде создать диссонанс между качеством произведения и именем его автора. Таким образом им удалось привлечь к себе больше внимания, чем обычно, и люди, которые просматривали печатные издания учебных заведений в поисках новых блестящих талантов, даже говорили что-то в духе: «Конь Коневич отнюдь не меньший поэт, чем С.», «Я нахожу рассказы Синьг Синьг Ри гораздо смешнее, чем рассказы Т.», «Этот монолог Астролябии великолепен и намного превосходит писанину П.» и тому подобное. Сам генетик чаще всего подписывал свои работы псевдонимами Аполлон XVIII или Черный Стул. Однако все ухищрения оказались напрасными, никто из них не обрел известность, они так и остались теми, на что указывало название их группы: тайными поэтами.

Будучи сыном известного в стране коммуниста, Хроульвур был белой вороной в компании ребят из буржуазных семей. Те в свою очередь считали, что водить с ним дружбу было с их стороны проявлением храбрости. В доме, где рос Хроульвур, бывали почти все знаменитости левых взглядов: ученые, издатели, профсоюзные лидеры, члены парламента, композиторы и писатели. Его отец брал у них интервью для печати и радио, сочинял для них речи и писал положительные отзывы об их работе. Однако в разговорах с друзьями будущий генетик говорил об этом с пренебрежением – не хотел, чтобы те знали, как он впитывал каждое слово, сказанное этими выдающимися личностями, как упражнялся подражать их голосам и жестам, когда был один в своей комнате или по пути в школу.

Решающий поворот в его литературной карьере произошел в то утро, когда он как бы невзначай оставил свежий номер газеты на кухонном столе в надежде, что ее прочтет его старший брат. Там, на двадцать первой странице, в ее середине, в правой колонке, было напечатано стихотворение «Возвращение домой», окруженное черной рамкой и подписанное псевдонимом Дональд Мрак.

Брат заглотил наживку. Хроульвур исподтишка наблюдал, как тот, загребая кашу ложкой в правой руке, левой переворачивал газетные страницы. Оба старших брата Хроульвура в свое время входили в состав редколлегии этой же газеты, но тот, который теперь ее перелистывал, был еще и шестым членом вышеупомянутой пятерки молодых поэтов, пока те, по его словам, не превратились в эстетических фриков. Теперь он был одним из лучших студентов факультета исландистики.

Склонившись над тарелкой, будущий генетик изо всех сил изображал равнодушие. Брат начинал жевать медленнее, если что-то в газете привлекало его внимание, а когда дошел до стихотворения на двадцать первой странице, его челюсти, казалось, и вовсе замерли.

* * *

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Вернемся мы к истокам:

Отчий дом в руинах.

Цветет вода в колодце. Высох дуб.

Но можно броситься с карниза крыши вниз.

Хватает глубины в гнилом колодце.

Глаз выхватит на мертвом дубе ветку, что выдержит наш вес.

Домой! О, да!

Нам суждено найти домой дорогу.

* * *

Когда брат доел кашу, просмотрел газету и встал из-за стола, не сказав ни слова, Хроульвур уже не мог сдержаться.

Что он думает? Как, по его мнению, справилась редколлегия? Правда ведь, статья о государственной церкви хороша? А интервью с Áтли Хéймиром Свéйнссоном? Давно пора было взять интервью у современного композитора!

Да, брат согласился, что в газете было много хорошего, хотя статья о церкви могла быть порезче, а некоторые вещи, на его вкус, отдавали детской наивностью.

А как насчет поэтической подборки? Как ему, например, стихотворение на двадцать первой странице?

Хроульвур прикусил язык, испугавшись, что выдал себя. Студент-исландист вернулся к газете, быстро пролистал ее до взятого в рамку «Возвращения домой», пробежался по нему глазами, будто видел впервые, а затем, не потратив ни минуты на размышление, произнес:

– Французское кривляние. Третьесортное подражание Сигфусу Дадасону.

Генетик отрыгивает. Наклонив стакан, выливает драгоценный виски в сложенную лодочкой левую ладонь, подносит ее к губам и лакает, как кошка:

– И я пошел в медицину. Ни один исландский поэт до меня не выбирал в качестве объекта своего искусства самого Человека и не создавал поэзию в буквальном смысле из его плоти и крови. Тут нет опасности, что меня станут сравнивать с кем-то другим, другие будут третьесортным подражанием мне. Исландцы увидят, что Нобелевскую премию можно получить не только за литературу…

V

Отрочество, юность

(4 сентября 1972 года – 23 октядекабря 1995 2012 года)

12

ИСТОРИЯ БРИНХИЛЬДУР ХЕЛЬГАДОТТИР – ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Думая о своих последних четырех годах – запойных, проведенных на улице, – Бринхильдур Хельгадоттир находила в них больше смысла, чем в жизни до того момента, когда она в последний раз вышла из дома, где жила с проповедником Тóрлауком Рóйкдалем, и ушла куда глаза глядели.

Торлаук-мéссарь, как его называли прихожане, восхи́тил ее на проповеди Пробуждения в церкви Филадельфия, а уже неделю спустя крестил для новой жизни во Христе. Он был бездетным вдовцом на шестом десятке, банковским служащим и влиятельным членом пятидесятнического движения, она – двадцати девяти лет от роду, ставшая матерью в семнадцать, когда родила сына от американского солдата, сына, которого воспитала более-менее в одиночку в барачных трущобах, бывших когда-то армейским лагерем его отца, сына, которого она недавно потеряла (почему у нас нет специального слова для матери, потерявшей ребенка?) и в деле которого всё указывало на то, что он был убит своими сверстниками, но никто не удосужился докопаться до сути, потому что на Ки́дди стояла печать родства с янки и он жил в бараках, а подозреваемые были все из благополучного района. Чтобы сделать их отношения угодными Богу и богобоязненной пастве, Торлаук и Бринхильдур поженились ровно через тридцать дней после того, как он окунул ее в святую воду, и оба почувствовали электрический ток, пробежавший между их одетыми в балахоны телами.

Всё произошло в том же стремительном темпе, как и знаменитые вдохновенные проповеди, вылетавшие из уст Торлаука полностью сформированными, как низвергающийся с уступа водопад (с бешеной быстротой, прежде всего – быстротой), как могучий поток, что заявляет о своей мощи яростным ревом, но разбивается в шипящий хаос при встрече с глубиной, а затем, закручиваясь, взмывает с поверхности ливнем брызг, и тогда на мгновение кажется,