Птенчик - Кэтрин Чиджи Страница 18

приемная для гостей, где статуи Девы Марии и Христа словно ждали, когда им предложат сесть. В комнате отдыха вдоль стен выстроился десяток разномастных кресел, а в центре ничего не было. В углу возле фортепиано стояла арфа, взрезая пустоту, словно нос корабля. С нее свисала гирлянда из цветов, сплетенная местными женщинами в Неделю Полинезии.

Никого не застав, мы решили проводить сестру Брониславу в келью. Лицо у нее по-прежнему было белее облатки.

У подножия лестницы Доми спросил:

— Есть у вас силы подняться, сестра?

И она кивнула, но не отпускала нас.

Держась вровень, мы двинулись вверх по лестнице. От витража на лестничной площадке — красно-желтых букв “ХВ” — ложились к нашим ногам цветные ромбики света. Раньше я думала, что это какой-то таинственный шифр, но мама объяснила, что это означает “Христос воскрес”.

В монастыре я ни разу не поднималась выше первого этажа и не представляла, как там все устроено. Келья сестры Брониславы была в конце длинного коридора, а окнами выходила на живую изгородь из кипарисов и игровую площадку. Светло-серый половичок с цветами, узкая кровать, застеленная розовым суконным покрывалом. Деревянный стул, тумбочка. Крохотное зеркало, в которое толком не посмотреться. И больше ничего.

— Вот мы и пришли, сестра, — сказал Доми. — Присядьте на кровать. Отдохнете немножко, и легче станет.

— Спасибо за доброту, — отозвалась сестра Бронислава. — Господи, благослови, Господи, благослови. — И поцеловала ему руку.

— Принести воды? Или чего-нибудь перекусить?

Сестра Бронислава покачала головой.

— Так давно это было, — вздохнула она. — Сорок лет назад. На другом конце земли.

Я ждала, что еще она скажет. Хотелось узнать, как погибла ее семья — узнать в подробностях, — но она только рукой махнула:

— Эти рассказы не для детей.

Голые стены, только распятие над кроватью — лишь сейчас я обратила внимание. Ни туалетного столика, ни фотографий.

— А где же все ваши вещи? — брякнула я.

Сестра Бронислава расшнуровала уродливые черные боты, разулась, улыбнулась нам.

— Спасибо за помощь. Теперь все хорошо.

На обратном пути я спросила у Доми:

— Откуда ты знал, что делать, как нужные слова подобрать?

Доми передернул плечами.

— У меня же братишки-сестренки.

— Напомни, сколько вас в семье?

— Девять. Я третий.

— Девять! Везет же!

— Да ну! Вечно они трогают мою коллекцию монет. И сестры меня шпыняют, все против одного.

Я знала Клэр, учившуюся на класс младше, и помнила двух старших сестер, которые уже окончили начальную школу, — высоких, худеньких, здорово игравших в нетбол[4]. Все они носили на школьной форме золотые значки: крохотные детские ножки. Когда я спросила Клэр почему, она объяснила: во-первых, католический символ, а во-вторых, других украшений мистер Чизхолм носить не разрешает.

— Жаль, нет у меня братьев и сестер, — вздохнула я. — Мама до меня потеряла нескольких детей.

— А-а. — Доми кивнул, хотя ни он, ни я не представляли, что значит “потеряла”.

— У меня в Австралии две двоюродные сестры, — продолжала я, — но мы с ними не видимся.

— У тебя могут еще быть братья и... — Доми осекся. — Прости, ерунду ляпнул. Прости.

— Ничего. Наверное, папа мог бы снова жениться.

Никогда прежде я об этом не думала, и сразу же захотелось взять свои слова назад.

Вышел из сарая мистер Армстронг, подбросил в огонь еще мусора. Пламя взвилось ввысь.

— Разве этому вас учили в школе Святого Михаила? — вопрошала миссис Прайс, когда мы вернулись. — Думаете, вы поступили нормально, по-христиански? — Игрушечный пистолет лежал у нее на столе, и она тыкала в него пальцем.

Карл стоял перед классом, повесив голову.

— Нет, миссис Прайс, — ответил он.

— Мы не насмехаемся над чужими страданиями, никому не тычем в лицо его горем.

— Нет, миссис Прайс.

— Даже не знаю, что тебе сказать. Просто нет слов. — Взяв в руки игрушечный пистолет, миссис Прайс двинулась к выходу. — Подождите.

Все мы знали, что это значит, и вскоре она вернулась, а с ней мистер Чизхолм. Мистер Чизхолм с ремнем.

Мелисса заплакала и отвернулась к окну. Эми зажмурилась. А я смотрела.

— Какой рукой ты пишешь? — спросил мистер Чизхолм.

— Левой, — ответил Карл.

— Тогда протяни правую. Мы не садисты, сам понимаешь. Нам лишняя жестокость ни к чему.

Карл протянул правую руку. Миссис Прайс сидела на стуле у доски, там, где ее не мог задеть ремень. Она скрестила ноги, руки ее покоились на деревянных подлокотниках.

— Сколько ты раз выстрелил? — спросил мистер Чизхолм.

— Гм... шесть? — засомневался Карл.

— Допустим, шесть.

Послышался свист ремня, похожий на вздох, и удар по ладони. Я думала, Карл не дрогнет — он всегда был такой смелый, — но с первым же ударом он сморщился, из глаз брызнули слезы.

— Как маленький! — фыркнул Джейсон Асофуа. — Нюни распустил!

Директор замер.

— Прости, что ты сказал?

— Ничего, мистер Чизхолм, — отозвался Джейсон.

— Тоже ремня захотел?

Джейсон покачал головой.

Свет из окна отражался в узких очках мистера Чизхолма, и глаз его не было видно. Он вновь поднял руку, замахнулся ремнем, словно бичом, и хлестнул Карла по ладони. “Два”, — считала я про себя.

На третьем ударе Карл отдернул руку.

— Ну же, не трусь, — велел мистер Чизхолм. — Ты ведь тоже хочешь скорей с этим покончить, как и я. Ну вот, другое дело. Молодчина.

Три. Четыре.

Карл рыдал, плечи его вздрагивали.

— Почти все, — сказал мистер Чизхолм.

Пять.

— Потерпи еще чуточку, Карл, — подбодрила со своего места миссис Прайс.

Карл снова протянул руку.

Шесть.

— Ну вот и все, — сказал мистер Чизхолм. — Садись.

Эми подставила Карлу стул. Правую руку Карл придерживал левой, и в складке кожи алела полоска крови.

— Занесите в журнал, миссис Прайс, — распорядился мистер Чизхолм, и миссис Прайс записала проступок Карла, наказание и дату — таковы были правила.

Дома я сполоснула отцовский бокал из-под виски, оставшийся с вечера, убрала в сервант почти пустую бутылку, свернула газету с обведенными в кружок некрологами. Дальше по коридору, в белой ванной комнате без окна, в зеркальном шкафчике хранились лекарства, так и не пригодившиеся маме. Теперь нужно было перетрясти все гремящие пузырьки с таблетками, от которых под конец почти не было толку, да побыстрей, пока не вернулся из лавки отец. И все равно я сначала сделала себе три бутерброда с сыром и пастой веджимайт — я умирала от голода. Затем вытерла пыль и пропылесосила в гостиной, хоть там на самом деле было чисто, а потом взялась за окна. “Старайся, чтобы папе дома было уютно” — таков был мамин завет, и мне казалось, если я буду поддерживать порядок, отец приведет в порядок свою жизнь. Бросит пить. Станет прежним. Когда я вскарабкалась на стремянку, чтобы дотянуться до самого верха окна в гостиной, то вдали засинел клочок залива — наш вид на океан, шутила мама. Возможно, и не стоит рыться в зеркальном шкафчике, я ведь ничего не обещала миссис Прайс? Я брызнула на стекло моющее средство и вытерла куском своей старой пижамы. Слоны и кролики — совсем малышовый рисунок! Внизу на стекле была защитная наклейка, от жаркого солнца она уже начала отрываться. Вор, берегись! — гласила она. — Ценности в этом доме помечены невидимыми знаками и будут сразу же опознаны полицией!

Однажды, когда