Птенчик - Кэтрин Чиджи Страница 12

— Эмма! — кричала я. — Эмма? — Не вопрос, а мольба. — Выходи, доченька, я волнуюсь.

Кругом все молчало — даже река, даже птицы.

— Эмма! Уже не смешно!

Вдруг ее кто-то увел? Или она упала с обрыва?

Тут где-то далеко позади зазвенел ее смех, долетел, словно щебет невидимой птахи. Я бросилась на звук — и вот она, сидит на корточках под кустом, почти слившись с пейзажем — зеленый свитер, каштановые волосы.

Я только диву давалась: как она в считаные секунды убежала так далеко?

И следом мелькнула мысль: я ее недостойна.

Отец за столиком разглядывает свой кофе — на пенке нарисована смеющаяся рожица.

— Надо же, что делать научились!

— Это у тебя новая рубашка? — спрашиваю, притом что одежду ему покупаю я.

— Эта? — Отец оглядывает себя. — Нет, она у меня сто лет уже.

Знаю, что если загляну под воротник, то увижу метку с чужим именем.

Эмма машет рукой идущей мимо однокласснице. Та с отцом, он толкает перед собой тележку с тротуарной плиткой.

— Кто это? — спрашивает отец.

— Самая красивая девочка у нас в классе.

— Нельзя так говорить, — хмурюсь я.

— Но она и правда самая красивая.

— И все равно так говорить нельзя.

— Это у нас просто игра такая, мама.

— Все люди красивые, — говорю я.

— Шэннон Риччи — нет.

— Каждый из нас красив по-своему.

— У Шэннон руки волосатые.

— Никогда не любил волосатых женщин, — встревает отец. — У первой девчонки, с которой я переспал, всюду была шерсть. И сверху и снизу.

— Пожалуй, хватит об этом, — прошу я.

— Снизу — это где, на пятках? — удивляется Эмма. — То есть у нее пятки были волосатые?

— Везде, — отвечает отец. — Лина Саад. Ее семья была из Ливана.

— Папа!

— В наше время за такие слова назовут расистом. Но она была вся мохнатая.

Он вертит пакетик сахара, ища, где открывать.

— Вот так. — Эмма надрывает пакетик.

— Славно выйти на люди, — замечает отец. — Кофе настоящего попить. Там нас пичкают растворимым — наверное, сотни чашек в день делают. — Он размешивает сахар — и нет улыбающейся рожицы из пены. Отхлебнув, он морщится.

— Еще? — Эмма уже разрывает второй пакетик.

— Всегда там меньше чайной ложки, — ворчит отец. — Обещают ложку, а на деле — пшик.

Первые признаки я заметила лет шесть назад. Отец стал надевать носки и ботинки от разных пар, потом — забывать дорогу к нам: звонил мне и спрашивал, как добраться. Начал путать слова — бумажник, салфетка, проигрыватель, газонокосилка. Забыл, как зовут нашу кошку, называл ее Мяу. Однажды он позвонил после ужина, и голос был такой убитый, будто случилось несчастье.

— Не могу открыть мороженое в новой упаковке, — пожаловался он.

— То есть как — не можешь открыть?

— Не могу снять... это, плоское, сверху.

— Крышку?

— Да, крышку, черт возьми, крышку.

— Там под ободком есть выступ, — объяснила я. — Отогни его пальцем, она и откроется.

— Что с ним? — спросил Доми, когда я повесила трубку.

— Не пойму, — ответила я.

Семейный врач направил отца в гериатрический центр, я заехала за ним домой, убедиться, что он одет как следует.

— Ты что это? — встревожился он, когда я проверяла, какие на нем носки.

— Ничего, ничего.

В машине мы сначала болтали о том о сем, и отец казался прежним.

Чуть погодя он спросил:

— Куда мы едем?

— В клинику, — ответила я. — В гериатрический центр.

— В гериатрический?

— В центр для пожилых, — поправилась я.

— Мне же всего шестьдесят восемь!

— Тебе семьдесят, папа. Ну подумаешь, пару тестов предложат.

— Каких еще тестов?

— Не знаю точно. Скорее всего, память проверят.

— Не нравится мне это. — Отец стал смотреть в окно. И спустя минуту спросил: — Куда мы едем?

В приемной сидела женщина, на вид моя ровесница, с пожилой матерью. Когда мы садились, она встретилась со мной взглядом, и мы друг другу кивнули. Старушка-мать была божий одуванчик: крохотная, ноги-спички в спущенных коричневых колготках. Она без конца теребила ветхую шерстяную кофту, тянула за нитки, распуская петлю за петлей. Наконец дочь не выдержала:

— Мама, так от кофты ничего не останется. — И перевела взгляд на меня: — Прошу прощения. Что-нибудь другое надеть ее не заставишь.

Отец взялся за газету и сразу открыл некрологи — вот что значит привычка.

Когда подошла наша очередь, доктор разрешила мне посидеть на приеме, взяв с меня слово не подсказывать.

— Конечно, — заверила я.

Вид у доктора был такой, словно она только что с тренировки: черные легинсы, хвостик на макушке, мешковатая толстовка. На шее нефритовая подвеска в форме рыболовного крючка.

— Помогать нельзя. — Отец поднял палец. — Будто тебя здесь нет.

Над его головой, на бледно-зеленой стене, висела гравюра в рамке: лошади несутся по мелководью. Рядом — кнопка с надписью: ТРЕВОГА. Я села, подложив под себя ладони.

— Итак, мистер Крив, — начала доктор ровным голосом, занеся ручку над бланком, — начнем с вопросов на внимание и память. Есть вопросы попроще, есть посложнее, к некоторым я буду возвращаться.

Отец без труда назвал сегодняшнее число, и месяц, и год.

— А время года? — спросила доктор.

— Зима.

— Какой сегодня день недели?

— Вторник. Или нет? — Он задумался; доктор что-то писала в бланке. — Или уже среда? — Отец посмотрел на меня, ища подсказки, но я не отрывала взгляда от лошадей на мелководье. Была пятница.

— В каком мы городе, в какой стране?

— Окленд, Новая Зеландия, — буркнул отец.

— Где мы находимся?

— Я же сказал.

— Я имею в виду, где мы сейчас. — Она указала пальцем в пол, на линолеум, и замерла в ожидании.

— Ну, это... в больнице, — ответил отец.

— А на каком мы этаже?

— А зачем это надо?

Доктор сделала пометку.

— Я назову три предмета, а вы повторите. Постарайтесь их запомнить, через несколько минут я вас попрошу их назвать еще раз: яблоко, стол, монета.

— Яблоко, стол, монета, — повторил отец. — Ерунда какая-то. Яблоко, стол, монета.

Затем ему велели посчитать семерками от ста в обратном порядке.

— Девяносто три, — начал отец. — Восемьдесят... восемьдесят шесть. Шестьдесят девять. — Он глянул на меня. Я смотрела на лошадей. — Шестьдесят один?

— Достаточно, — сказала доктор ровным голосом, записав результат. — А сейчас я назову слово, а вы произнесите его по буквам задом наперед. Слово “мир”. М-И-Р. Назовите, пожалуйста, буквы в обратном порядке.

— Р. М. — Отец замялся. — Нет, не так. — Я чувствовала его умоляющий взгляд. И отвела глаза, посмотрела на тревожную кнопку. — А-а... М. Р. И... Нет, простите. Простите.

Доктор что-то записала.

— А что за три предмета я вас попросила запомнить, мистер Крив?

Отец заплямкал губами, покачал головой.

Еще пометка.

— Что это? — Доктор показала наручные часы.

— Часы, — ответил отец.

— А это? — Она показала карандаш.

— Ручка? Карандаш! Карандаш!

Доктор попросила отца повторить фразу: “Никаких если и никаких но”.

— Никаких