Богова делянка - Луис Бромфилд Страница 17

пришли в город Панаму, их оставалось только девятнадцать, потому что четверо умерли от желтой лихорадки. В городе желтая лихорадка косила людей направо и налево, и не было ни одного корабля, на котором они могли бы спастись. Город был наводнен обессилевшими, мертвенно-бледными людьми, которые умирали по двадцать человек на дню. Смерть крепко держала город в своих когтях, и никакого спасения не было, но каким-то образом, несмотря на предпочтение, которое оказывали комары светлокожим рыжеволосым людям, Джеми Фергюссон умудрился уцелеть. Он ходил за больными и хоронил мертвых, пока наконец из всего их отряда не остались — помимо него самого — один немец да еще уроженец Виргинии, по фамилии Кросби. Когда наконец в гавани появился корабль, борьбы за места не последовало, потому что в городе оставалась лишь горстка людей, желающих уехать в Сан-Франциско. Денег у Джеми не было, и потому он ночью подплыл к кораблю и спрятался в трюме.

Это было маленькое и грязное парусное суденышко, принадлежавшее мексиканцу, и команда его сплошь состояла из мексиканцев. Ванты были гнилые, и течь такая, что половину времени воду приходилось откачивать. Но когда они покинули гавань, желтая лихорадка отвязалась от них. Ни один человек на судне не заболел, и мало-помалу страх отпустил их. Ничего не знавшие о комарах пассажиры усматривали в такой перемене чудо.

Две недели они болтались в водах Тихого океана. Стоял июнь, палубы были раскалены солнцем, и каждый день по нескольку часов им приходилось откачивать воду из трюма. А затем вблизи Лос-Анджелеса они попали в шторм, и целых три дня огромные волны швыряли корабль как щепку. Вода заполнила трюм, капитан вместе со всей командой сложили руки и отдались на попеченье непорочной девы, и к непорочной деве они и угодили бы, если бы не Джеми Фергюссон и не уроженец Виргинии по фамилии Кросби, которые предоставили мексиканцам плакать и взывать к небу, а сами встали к насосам и взяли в свои руки управление кораблем. Всю ночь напролет и часть следующего дня они исступленно откачивали воду и наконец оказались в более спокойных водах между островом Санта-Крус и материком, где на фоне бронзовых гор стояло белое здание отживающей свое миссии святой Варвары. Тут корабль скромно пошел ко дну, а Джеми Фергюссон, Кросби и еще сорок восемь человек поплыли к белому пляжу. Когда Джеми постучал в ворота миссии, насквозь промокшая одежда была его единственным достоянием; в кармане не было ни пенни, но он наконец был в Калифорнии.

Из Санта-Барбары Джеми пешком дошел до Сан-Франциско; там он стал работать плотником. В этом новом городе постоянно не хватало плотников. Строились дома, и танцевальные заведения, и бары, и бордели, и игорные притоны, потому что новые люди прибывали каждый день по морю и посуху. Корабли, бросившие якорь в прелестной гавани, внезапно оказывались без команды. В тот момент, когда туда прибыл Джеми, чуть не пятьсот их стояло на якоре, пустых и брошенных командой в виду нового города, состоящего из дощатых или сложенных из дешевого кирпича домиков. Население Сан-Франциско составляли русские и негры, итальянцы и китайцы, американцы и шотландцы, скандинавы и индийцы, французы и немцы. Они спали в палатках и под открытым небом, на полу в барах и игорных притонах. Плотникам платили огромные деньги, иногда золотым песком, доставленным прямо со дна калифорнийских речек и с гор. Джеми заработал кое-какие деньги и хранил их с шотландской бережливостью в поясе, который никогда не снимал. А когда количество построенных домов начало опережать прирост населения и заработки стали падать, плотники подожгли город, и строительство началось сначала. Два раза город выгорал дотла и отстраивался заново. Нравы здесь были грубы, законы не писаны, и управляло этим краем одно лишь золото.

Джеми не разбогател в тех краях. Он, как и все, рыл золото в горах и промывал песок быстрых речек, но сердце у него к этому не лежало; если его сердце к чему и лежало, то лишь к обширным плодородным полям и огромным стадам, которые пасли мексиканские vaqueros[3]. И зрелище тамошней алчности и беззакония возмущало его шотландскую пресвитерианскую душу В двадцать лет он уже был благонамеренным гражданином. В двадцать лет он уже был одержим страстью к чистоте и порядку, справедливости и благополучию, добытому честным путем, и желанием заставить других смотреть на вещи так же, как смотрел он сам, хотя бы свои понятия приходилось вколачивать в них силой. Пока другие рыли золото, Джеми с двумя пистолетами за поясом проводил в жизнь законы комитетов бдительности, пресекал драки в публичных домах и игорных притонах и помогал сочинять законы, чтобы внести хоть какое-то подобие порядка во взаимоотношения людей, селящихся в не тронутых цивилизацией долинах среди высоких гор Сьерра-Невады. У него был в какой-то мере философский склад ума, только его взгляд на жизнь был куда более практичен и менее возвышен, чем старомодные аристократические воззрения Полковника. Ему было до глубины души противно смотреть на людей, готовых перегрызть друг другу горло из-за золота. Не в золоте счастье, а в созидании. Уже в двадцать лет он твердо знал, куда идет, и до самой смерти не отклонился от своей цели. На людей постарше он производил большое впечатление своей степенностью да еще огромной золотисто-рыжей бородой, помогавшей ему маскировать свою юность.

Через два года его одолела тоска по родным местам и отвращение к беспокойной, беспорядочной жизни. Захотелось обзавестись своей землей, женой и детьми. Поэтому в конце концов он распродал все свое имущество, купил лошадь и пустился в обратный путь на восток. Калифорния пришлась ему не по вкусу. Он в ней так и не освоился. Слишком она была грандиозна, и слишком грубы здесь были нравы. Возможно также, что слишком уж величественна была ее красота, а его не привлекали ни пастбища по тысяче акров, ни фруктовые сады и виноградники, которые простирались сколько хватал глаз. Ему хотелось кропотливо возделанных полей, через которые протекали бы чистые прохладные ручьи, не мутнеющие от весенних паводков. Ему хотелось фруктовый сад и образцовое молочное хозяйство, да еще с десяток хороших лошадок. Он мечтал о ферме, которая могла бы просуществовать, даже отрезанная от всего мира, и была бы маленьким мирком, самостоятельным и прежде всего независимым.

И вот как-то погожим июньским утром он выехал из Сакраменто и отправился на поиски края, о котором мечтал. Под ним была собственная лошадь, и имел он в кармане сто сорок долларов. Он был молод и здоров, его