Богова делянка - Луис Бромфилд Страница 15

class="p1">Подобно Полковнику, он вырос в строгих традициях. Полковник по складу ума был демократом, Томас же Уиллингдон никогда таковым не прикидывался, тем не менее в глубине души каждый считал себя несравненно более умным, развитым, проницательным и чутким, чем все прочие граждане округа. Дружбы, однако, между ними не было, и при встрече разговор их исчерпывался несколькими любезными фразами. Один был отпрыском известных в Новой Англии судовладельцев, другой происходил из самых крупных мэрилендских землевладельцев.

Глядя на Томаса Уиллингдона, можно было подумать, что он явился в городок прямо из Англии, — так бережно хранились старые традиции в его семье. Предки его не были ни пуританами, ни мелкими лавочниками, как большинство новоанглийцев. Его прадед был военным и попал в Бостон из Шропшира вместе с губернатором Андросом; но к военному делу душа у него не лежала, и его не прельщали ни мундир, ни ратные подвиги, ни слава, поэтому, когда губернатор Андрос отбыл в Англию, он остался в колонии, чтобы там жениться и стать основателем рода. Это был человек оригинальный: с одной стороны, трезвый и расчетливый делец, с другой — увлекающийся и неуравновешенный мечтатель. Он был музыкантом и соорудил орган по своему эскизу — первый в Америке. После себя он оставил вдову и двух сыновей, которые жили в своем поместье неподалеку от Бостона и ходили в англиканскую церковь, где занимали наиболее почетное место у самой кафедры. Сыновья заказали свои портреты Копли и продолжали вести образ жизни шропширских помещиков. Впервые семейные традиции пошатнулись в третьем поколении, когда двое Уиллингдонов — по всей вероятности, с кровью, подпорченной двумя поколениями «колониальных» браков, — перешли в конгрегационализм. Томас Уиллингдон был третьим сыном одного из них. Родители хотели, чтобы он стал проповедником, но он так никогда и не принял духовного сана и, когда ему было уже под тридцать, отправился в Западную Резервацию попробовать свои силы в качестве педагога.

Но Томас Уиллингдон был не из тех, кто довольствуется малым; он увидел, что педагогическая деятельность в этом новом краю — занятие довольно бесперспективное, и потому, когда ему стукнуло тридцать три года, женился на Марианне — дочери Йорга Ван Эссена, владельца единственных в Округе лесопилки и сыромятни. Любил он свою жену лишь в пределах, в каких вообще позволяла ему любить женщину его холодная натура. Она воспламеняла его воображение, и только, — он был из тех людей, которые все воспринимают исключительно умом. Душа его была так же холодна, как его скульптурная красота.

Они обошлись без медового месяца: переезды с места на место были все еще затруднительны, ехать ближе Филадельфии, собственно, было некуда, а в те дни на такое путешествие ушло бы по меньшей мере две недели. Что и говорить, путешествовать стало проще, чем в те времена, когда Полковник и Йорг Ван Эссен переваливали через горы, но еще далеко не просто; кроме того, Томасу Уиллингдону не хотелось на шесть недель оставлять дело на тестя, который опять ударился в грехи и покаяния. И греху и покаянию Йорг Ван Эссен предавался всей душой, до полного самозабвения, так что, пока длилась эта карусель, дела он забрасывал совершенно. Прежде мужественная Эльвира брала в таких случаях бразды правления в свои руки, но Эльвира старела и немного устала от жизни, кроме того, теперь, помимо двенадцати собственных детей, ей приходилось печься о полудюжине невесток и зятьев, не говоря уже о куче внуков. Один за другим дети ее рассеялись по всему штату, и у нее вошло в обычай наведываться к ним по очереди, на что уходило в общей сложности чуть ли не полгода. Ездила она всегда верхом, в сопровождении служанки, так как не желала быть никому «в тягость».

Эльвира догадывалась, что больше всех нуждаться в руководстве будут Марианна с мужем. С самого начала брак не ладился. Томас, сдержанный, холодный и расчетливый, с трудом переносил вспышки страсти своей жены и ее истерики. Как бы он ни любил ее — или делал вид, что любит, — ей все было мало. Ее хватило бы на десять мужчин, а Томасу женщины нужны были лишь постольку, поскольку они отвечали его удобству и аппетиту. Он «любил» совершенно так же, как ел бифштекс или пил виски, и, если Марианна пресыщала его любовью, у него появлялась отрыжка в виде насмешек, колкостей и пренебрежения. Но он никогда не сердился, и тем хуже это было для Марианны: у нее была подсознательная потребность в бурных сценах и побоях. В ее жилах текла горячая кровь.

А потом пошло все хуже и хуже. У них родилось трое детей, мальчик и две девочки. Сына назвали Томасом в честь отца, а девочек — Клементиной и Джорджиной по желанию матери, которую всегда тянуло на романтику. Времена менялись, и вместе с ними менялась мода на имена. Томас и Марианна ссорились и мирились, когда это устраивало Томаса, и тогда Марианна была готова уморить его своей любовью. Но вопрос о том, чтобы развестись или разойтись, никогда не подымался. Их сочетал господь, и не во власти человека разлучить супругов. Что же касается измены, то о ней Марианна не допускала и мысли. А если когда-нибудь искушение и закрадывалось ей в душу, она беспощадно подавляла его, потому что обладала большой внутренней силой — унаследованной, по всей вероятности, от Эльвиры и недоступной отцу, а прелюбодеяние, по ее понятиям, было самым страшным из смертных грехов. И в этом сумбуре ненависти и страсти они проспали бок о бок в одной постели пятьдесят семь лет.

Старая Эльвира, которая смотрела на жизнь с прямотой и честностью восемнадцатого столетия, понимала, что ее дочь Марианна была бы счастлива, выйди она за человека вроде собственного отца или пророка Ильи Данкера, и что Томасу Уиллингдону надо было жениться не на Марианне, а на ее сестре Сапфире — черноглазой девочке, собиравшей кварцевые камушки и перышки сойки во время долгого пути из Мэриленда. Сапфира тоже была замужем — за молодым фермером, жившим за два округа от них. У нее было уже трое детей, но это был далеко не конец, потому что ей предстояло родить еще одиннадцать. Однако Сапфира больше интересовалась делами, чем любовью. Детей она производила на свет деловито, без суматохи, сама заправляла своей большой фермой, так что ее муж мог спокойно заниматься покупкой и продажей недвижимого имущества и скота. Большую часть времени он проводил вне дома — обстоятельство, которое, по-видимому, нимало не тревожило Сапфиру. Возвращался он достаточно часто, чтобы наградить ее