журнал "ПРОЗА СИБИРИ" № 1995 г. - Павел Васильевич Кузьменко Страница 18

), и при всем рвении в занятиях историей астрономии мне не всегда хватает кругозора. Строго говоря, если Вы сами в состоянии написать очерк работ Вашего отца к его столетию (которое не так далеко, как кажется), то можно было бы предложить его в „Историко-астрономические исследования", а также можно было бы поместить там какие-либо Ваши воспоминания и фотографии любого времени...

Если же Вам такое предложение не подходит, то прошу Вас не беспокоить себя, так как задача эта весьма тяжела для близких". Тяжело им обоим. Арктур Иванович не может, вероятно, скрыть опасений по поводу намерений Наталии Борисовны. Она еще и от этого страдает — и разоружается, разоружается:

„...мне совершенно не хочется быть пугалом для Вашей семьи в течение целых четырех лет (т.е. до выхода предполагаемой публикации). Поэтому... я совершенно спокойно снимаю с себя титул составителя биографии Ивана Наумовича и принимаю звание „охотника за информацией". Когда информации будет достаточно, мы с Вами решим, что с ней делать...

... если мои родственники были неправы, то скрывать это, по совести говоря, не сделает мне чести...

Ситуация, конечно, дьявольская. Здоровья она не прибавляет".

И тяжело, и больно обоим, детям отцов, судьбы которых так печально нерасторжимы. Арктур Иванович сообщает Орловой нужные „сведения", но его не оставляют сомнения в объективности такого исследователя прошлого.

Наталья Борисовна задета:

„...боюсь, что если Вы не доверяете однажды данному мной слову, то ничего из всей этой затеи не выйдет.

Покамест, я, однако, держусь симпатией к Ивану Наумовичу".

Да, по мере погружения в „материал" у нее складывается об Иване Наумовиче самое светлое представление. Это человек, пишет она, „который сам себя сделал, с большим чувством собственного достоинства, деятельный и настойчивый". И замечает с горечью — „при сочетании таких качеств в современных ему условиях не нашедший стабильного и спокойного места". И приходит к нелегкому выводу: „чувствуется, что что-то ему мешало. Разбираться в этом грустно, но нужно".

Держится, держится „симпатией" к личности, открытой в архивах. Думаю, однако, что эту „симпатию" очень укрепило знакомство внучки Орлова с внуком Язева — Сергеем.

Третье поколение к прошлому снисходительнее? Чем моложе судьи, тем милосерднее? Или — безразличнее?

Вряд ли тут уместны обобщения. Но роль потомка-карателя явно не подходит Сергею Язеву. Мне тоже случилось с ним познакомиться — располагает к себе мгновенно. Ум, такт, доброжелательность, да еще и внешне привлекателен — при врожденном даре держаться естественно, с подкупающей открытостью.

Так показалось мне — при нашей единственной встрече в Новосибирске, где Сергей был проездом.

Подобное же, видимо, впечатление он произвел и на Наталию Борисовну — они познакомились в Ленинграде в мае 90-го и между ними сразу установились отношения, допускающие грустную иронию по поводу собственной участи. „Монтекки" — подписывал Сергей свои послания Наталии Борисовне. Она отвечала: „Здравствуйте, Монтекки! Привет Вам из дома Капулетти“.

Былая вражда семейств внуков не озлобляла — печалила. Их не мучит жажда родовой мести, слепой и беспощадной. Но прошлое им — небезразлично. И внук жертвы глядит в это прошлое без страха — ему не стыдно за деда. Не стыдно даже тогда, когда поступки деда обескураживают. („Рапорт“ в конце концов никому вреда не принес, кроме самого деда).

Внуку жертвы — легче.

Наталия Борисовна нечаянно (высшие силы?!) угодила в „разборки", не сулящие ей добрых открытий. Но у нее достало благородства и мужества честно выполнять долг летописца, взятый на себя добровольно.

И она роется в архивах, общается с историками отечественной науки, тормошит астрономов — многое узнает, но так и не теряет „симпатии" к Ивану Наумовичу, списанному некогда ее предками на свалку истории.

Любопытны некоторые подробности ее изысканий, о которых она регулярно информирует Язевых.

Так, из бесед с сотрудниками Пулкова Наталия Борисовна узнала, что подход Язева „витал в воздухе и до него, был запрещен в 1922 году, при эмиграции наших философов, придерживавшихся идеи самоорганизации“. И что только в 88-м году „на каком-то совещании запрет был снят". Наталия Борисовна комментирует: „Очень интересно выглядит тот факт, что идея продолжала возрождаться вновь и вновь в головах самых разных людей (думаю, Иван Наумович вряд ли позаимствовал эту идею у вышеупомянутых философов)...“

Встретившись со старым астрономом, знавшим И.Н. Язева, Наталия Борисовна сообщает его оценку: „экстравагантность", как он выразился, теорий И.Н. заключалась именно в связи с большими планетами и периодом солнечной активности". И грустно замечает: „Не правда ли, плохо вяжется понятие „экстравагантности" с образом И.Н., имевшего фундаментальнейшую геодезическую и астрономическую основу. Я думаю, что все-таки в основе теории Ивана Наумовича лежит догадка об истине...“

Она мучительно ищет истину. И Сережа помогает Наталье Борисовне в поисках — помогает без тени недоверия и подозрений в подвохе.

Двигало ли внучкой и дочкой Орловых подсознательное желание „реабилитировать" деда и отца хотя бы перед потомками Язева, вообще — перед потомками, охочими до архивных открытий?

Допустимо. Но, судя по письмам, Наталия Борисовна не позволила бы себе подтасовок, фальсификаций, полуправды ради „обеления" близких. Она хотела понять, что произошло, и ее работа, доведенная до конца, могла бы, вероятно, дать нам более точную и полную картину прошлого.

Не случилось. В начале 95-го (в год столетия Ивана Наумовича) скончалась Наталия Борисовна, не успев завершить работу, которая „здоровья не прибавляла“.

Тяжкая, тяжкая это задача для близких — ворошить угли отполыхавших судеб. Не остывают угли — обжигают. А уж в той „дьявольской ситуации", в которую угодила Наталия Борисовна Орлова, и вовсе испепеляют.

Помнить бы нам, детей имеющим, о продолжении нашем — ежедневно, ежечасно помнить о будущем, проживая отпущенный нам срок торопливо, бездумно, корыстно. Если нам сойдет, то в потомках отзовется...

Сергей Язев родился через три года после смерти Деда. Не встретились. Но жизнь Ивана Наумовича, конечно же, во многом определила судьбу не только сына, но и внука. Арктур Иванович окончил физфак Иркутского университета (семья вместе с отцом перебралась из Западной Сибири в Восточную) в 1952-м. Сергей — тот же физфак, в 80-м. Оба астрономы.

Специализация Сергея — гелиофизика. Гены? Среда?

И то, и другое, наверное. Дед мог бы гордиться внуком — кандидат физ.-мат. наук, литератор (пишет „детские" книжки об астрономии). Но не дано было Ивану Наумовичу даже порадоваться рождению внука.

Зато внук гордится Дедом. Его трудами, его преданностью науке, его очарованностью звездами.

И пишет — вместе с отцом и один — статьи о работах Деда, о перипетиях его судьбы, о значении сделанного им в отечественной астрономии.

Одну из таких статей намерен опубликовать (вероятно, уже опубликована)