Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф Страница 22

Призыв уйти домой распространился по батальону быстрей, чем огонь пожирал сухие доски.

— Пошли домой!..

Не все верили, что удастся, но каждый гонвед знал — надо идти домой. Пошли домой!..

Йожефу Драваи было лет под сорок. Однако на вид он казался старше, хотя вообще-то военная форма молодит. Солдаты из крестьян не особенно любили его. Он был для них недостаточно молод, чтобы стать приятелем, и недостаточно стар, чтобы признать в нем своего советчика. Но шахтеры знали его хорошо и, если в ту пору, когда их забрали в солдаты, многие выражали опасение, что рано или поздно Драваи способен вовлечь их в беду, то теперь, в наступившие для армии и всей страны дни тяжелых испытаний, шахтеры батальона ждали совета именно от него. Драваи тоже был шахтер, хотя последние двенадцать с лишним лет ходил без работы. После того, как во время расправы над Имре Шаллаи и Шандором Фюрстом он семь месяцев был в предварительном заключении, хозяева выгнали его с шахт Печского угольного бассейна. Во время допросов полицейские сломали Драваи левую руку. Но каким-то чудом, без всякой врачебной помощи, она срослась, да так хорошо, что не мешала работать. Следствие, хоть и не было доказано, что Драваи — член коммунистической партии, оставило на его репутации черное пятно, по крайней мере в глазах тех, от которых в тогдашней Венгрии зависело, получит или нет человек работу и кусок хлеба. Даже сам Драваи не сумел бы, пожалуй, объяснить, как и чем он жил все эти двенадцать лет безработицы. Правда, выпадала порой случайная работенка, да кое-что приносила жена, ходившая на стирку и уборку по чужим домам, но что оба они заработали за эти двенадцать лет, вряд ли хватило, чтобы прожить достойно человека один год. «Счастье еще, что у нас нет детей!» — говаривал Драваи и прибавлял: «Да, нынче человеку остается радоваться только тому, чего у него нет».

Драваи мог вполне обходиться без календаря, он и так всегда безошибочно знал, что близится первое мая или седьмое ноября. Ежегодно за несколько суток до этих двух великих пролетарских праздников печская полиция упрятывала его под арест, когда на неделю, а когда и на десять дней. Из года в год в двадцатых числах апреля и начале ноября местные шахтеры устраивали между собой складчину и относили ему в тюрьму передачу: полтора-два килограмма сала и три-четыре буханки хлеба, чтобы, сидя в кутузке, Драваи не голодал. У него была старая лошадиная попона, которую он не продавал даже в самые тяжелые дни безработицы. Особенно выручала она его в ноябре, когда приходилось сидеть в холодной камере.

Драваи был коренаст и широкоплеч, со светлой копной волос и голубыми глазами. Волосы, правда, уже значительно поредели и серебрились сединой, но вислые усы соломенного отлива были по-прежнему густы. Во рту не хватало зубов — выбили полицейские. Крупные морщины покрывали его бритое, землистого цвета лицо с выдающимися скулами и широким крепким подбородком. Разговаривал Драваи неторопливо, чуть растягивая слова, грудным басистым голосом. Говорил редко и мало. Он хорошо умел молчать.

Находясь много лет под неусыпным полицейским надзором, Драваи привык избегать многолюдных мест. Он не ходил ни в церковь, ни в кабачок. Со своими товарищами-шахтерами тоже почти не общался, разве, встретив на улице кого-нибудь из стариков, перекинется с ним парой-другой слов. Писем он не писал и не получал, газету не выписывал, радио не имел. Но, как ни странно, всегда был в курсе того, что происходит в мире. В скупо оброненных словах его: «Москва строит социализм», — звучала глубокая радость и гордость, имя Гитлера он не произносил никогда, но те, с кем он перекидывался замечаниями о погоде или дороговизне, знали, что Драваи с каждым днем сильней и сильней ненавидит Гитлера и все, связанное с этим именем.

— Гитлер — это война!

В июле 1941 года Драваи забрали в армию отбывать трудовую повинность. В рабочей роте, где он служил, велось немало разговоров о целях войны и о том, что Гитлеру не миновать поражения. Драваи был, пожалуй, единственным человеком, не заводившим речи о политике. И тем не менее, когда рота не выполнила полученного задания, командир приказал избить в кровь и оставить без еды именно его. После трехмесячного пребывания в рабочей роте Драваи без суда и следствия был брошен в будапештскую тюрьму на проспекте Маргит, где просидел почти три года. Летом 1944 его вторично призвали в армию, но уже не в рабочую роту, а гонведом, и без всякой подготовки отправили прямо на фронт.

Весьма вероятно, что первым бросил притягательный клич «домой» вовсе не Драваи, а кто-нибудь другой. И уж наверняка, не он громче всех кричал о своей готовности с оружием в руках проложить для батальона дорогу обратно в Венгрию. Тем не менее, желание солдат любой ценой возвратиться на родину и возникшее у них решение: пойдем домой — связалось с его именем.

— Драваи сказал «Пойдем домой!»

— Драваи поведет нас на родину!

— Идем домой, ребята!

Не легко было родиться такому решению, но родившись оно захватило всех с поистине могучей силой, как истинное пламя, а не мгновенная вспышка.

Трудное предприятие пробираться в октябре 1944 года от волоцкого виадука до родной Венгрии. Немецкие войска запрудили все дороги. Украинские деревушки у подножья Карпат гитлеровцы сожгли, а их жителей полевые жандармы угоняли на юг. Жандармский конвой не давал женщинам и детям ни еды, ни питья, хлестал их нагайками, толкал ружейными прикладами, без передышки гнал и гнал на юг. С юга на север двигалась по шоссе артиллерия. Если человек не успевал спрыгнуть в придорожную канаву, его топтали артиллерийские кони, насмерть давили колеса пушек. Раненых иногда приканчивали милосердной пулей, но чаще оставляли умирать. Десятки тысяч людей брели по шоссе на юг, перешагивая через валявшиеся посреди дороги трупы. На перекрестках стояли вооруженные пулеметами и минометами немецкие посты. С юга на север гнали свежие венгерские части, а с севера бежали потрепанные остатки полков гонведов. Стоявшие на всех перекрестках гитлеровцы давали проход гонведам, которых гнали на север, те же, кто бежали на юг, расчищали себе путь оружием, если могли. В придорожных канавах, среди разбитых автомашин, орудий и повозок, вперемежку с лошадиными трупами лежали раненые, крича, исходя кровью, хрипя и задыхаясь.

Драваи вел батальон то вниз, то вверх по горам, обходя даже проселочные дороги. Теперь от главной магистрали Верецк — Волоцк — Мукачево батальон отделяла горная цепь. Солдаты шли гуськом, колонна их растянулась больше чем на километр. На тяжелом походе было