Химена. Верность и долг - Мария Тереса Леон Страница 8

Добрый аббат дон Санчо, хоть и сам ещё не стар, завидует могучему молодому аппетиту Сида, которому Химена, с нежной заботой, предлагает всё новые и новые яства. Её супруг уже договорился с аббатом о цене за приют для его семьи и дал вперёд пятьдесят марок, обещая вскорости ещё, положил по сто марок в год за содержание в монастыре Химены и детей с их слугами и, под честное слово Сида, что стоит больше золота, обещал покрыть четырьмя монетами каждую, истраченную монастырём на его семью. И аббат верит этому золотому слову, ибо не может изгнанный, лишённый своего достояния Сид дать ему никакого другого залога. Ветер развеял как пух одуванчиков королевское слово, дарящее Сида великими привилегиями. Где они, эти привилегии? Или уже забыт тот июльский день 1075 года, когда, полный энтузиазма, король Альфонсо даровал «вернейшему вассалу нашему Родриго Диасу» освобождение от уплаты всех податей — ему, его детям и его внукам? Владения Сидовы свободны стали от сего дня от обложения данью… Но теперь король Альфонсо наложил свою железную руку на имущественные права того, кто был ранее знаменосцем его брата Санчо, думая так обуздать рыцаря с густою бородой, к которой по кодексу чести никто не смел прикоснуться. Ничего, ничего не осталось от обещаний и привилегий той весны, и Воитель печально улыбается, сравнивая летучую любовь самодержцев с честной нежностью, излучаемой взглядом Химены. Верная супруга шепчет ему свои чувства. И Сид смеётся грудным смехом великана, следуя за ней в покои, где они наконец-то могут остаться наедине, в то время как Сидова дружина вопит и пирует, а родственники и друзья ищут местечко, где б устроиться на ночлег. Лошади, сбившись вместе, гулко стучат копытами о землю. И в темноте, наполненной лунными тенями, лошади и всадники ложатся рядом на землю, чтоб окунуться в тепло и отдых. Монастырь Сан-Педро де Карденья разрывает ночь колокольным звоном.

— Пойдёмте, Родриго.

Добрый аббат отвёл Сиду для ночлега залу, где монахи хранят шерсть. Теперь она вся устлана мавританскими коврами, извлечёнными Хименой из потомственных сундуков и хранящими память о Сидовых походах в мавританское королевство Севилью. Запах пыли и прели не помешает любви. Химена заботливо прибрала высокую постель из крепкого дерева на резных львиных лапах вместо ножек. Выколотила ореховой палкой матрасы и приказала окурить их ароматными смолами. А на утро уж заготовлен кувшин, который маленькие рабыни наполнят тёплой водою, чтоб освежить пробуждение Родриго.

— Пойдёмте, Родриго!

О, какой чудесный голос у Химены — мягкий, гибкий и вместе полный силы и достоинства. Как радостно повиноваться зову этого голоса… И как отличен он от резких, визгливых голосов, которых наслушался Сид в земле мавров! Даже красавица Ромаикия — безумная страсть короля Альмотамида — говорила хуже любой прачки с берегов Гвадалквивира. Там женщины были скандальные, жадные на подарки, захваленные за пресловутую свою красоту, а ведь красота не представляет собою никакой добродетели. Зато Химена — это прекрасная ветвь астурийского орешника…

Химена снимает красные стёганые башмачки, сбрасывает плащ и стыдливо просит Сида помочь ей расстегнуть тунику, мягко падающую к её ногам. Большая рука Сида скользит по тёплой её груди, и Химена гасит огонёк светильника и прижимается к своему Родриго с плачем:

— О моя радость, богатство моё! Какое горе, что грозит нам разлука!

И в душе её годы любви летят всё мимо, всё мимо птичьими стаями.

О, горе, думает она, вспомнить только, какую боль причинила мне эта инфанта Уррака, с сердцем, полным злобы! Как смотрела она на моего Сида: «Ты помнишь, Родриго, как вместе в Саморе детьми мы играли с тобою?» А ведь по завещанию её отца, короля Фернандо, владелица Саморы инфанта должна была проводить дни свои в обществе одних лишь монахов и прелатов… Какую ревность вызывала она во мне… «Ты помнишь, Родриго, как в море рыбак утонул и как ты в этот день подарил мне голубку?..» И коварная инфанта вздыхала… «Ты помнишь, Родриго, как сокол тебя поклевал и как я твои раны лечила, а ты мне платил поцелуем?» А Родриго слушал и глядел на Химену, мучимую ревностью и такую ещё неискушённую в придворных интригах! Глядел и улыбался… Почему инфанта не хотела отстать от Родриго? Ведь при дворе смеялись над ним за его мельницы3 и говорили, что у него в бороде солома застряла. И разве не она подняла брата своего Альфонсо на другого брата своего — короля Санчо? Ровно ей что в голову ударило после смерти отца, короля Фернандо, как увидела она королевство, поделённое между братьями, как увидела поверженным любезного брата своего Альфонсо. С королём Санчо шёл мой Родриго в поход на укреплённый город Самору. Задумала тогда инфанта убаюкать моего Родриго льстивыми словами, баснями да небылицами. А сама-то в это время задумала предать своего брата — короля. «Я женщина и в битву не вступаю; но прикажу его убить потайно, будь то во тьме ночной или при свете солнца ярком».

Так пал брат-король в лагере осаждавших Самору, пронзённый копьём Вельидо Дольфоса, которому инфанта заплатила поцелуями за предательство. О, в какой печали возвращались тогда с поля битвы верные вассалы дона Санчо! Долгими горькими днями шли они к монастырю Онья, горестно оплакивая смерть своего короля. В сдвинутых шлемах, в разорванных кольчугах сопровождали они повозку, на которой лежало тело убитого изменой короля. Верные вассальной своей чести, пробирались они медвежьими оврагами к монастырю, и ветер с дождём и снегом слепил их и стекал по щекам вместе со слезами. Там оставили они своего короля на вечный сон под камнями, в монастыре, построенном графом Санчо Гарсия, тем самым, что ответил матери своей, протянувшей ему отравленный кубок: «Сеньора, испейте сначала вы, ведь матери надо во всём уступать дорогу», — и, увидев, что её предательство раскрыто, жестокая донья Аба выпила свою смерть… Как подумаешь, что за страшные женщины идут порою рядом с тобой по страницам Истории!

И Химена, объятая ужасом от одного лишь воспоминания, крепче прижалась к Сиду:

— О моя радость, богатство моё, поцелуй же меня!

Господи, сколько раздоров при дворе! Вернувшись с похорон своего короля, Родриго должен был склониться в вассальном поклоне перед братом его Альфонсо. И с какой нехорошей усмешкой взглянул новый король на нового своего вассала! Я-то, разумеется, не видала,