Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи Страница 7

о простых крестьянах! Я сам живу с этим страхом в душе. Казалось бы, получил образование, вижу все бесчинства и самоуправство власть имущих и... молчу! Молчу, точно в рот воды набрал. Потому что, если я открою рот, они не оставят в покое ни меня, ни мою жену, ни моих детей. К тому же что я один могу сделать, слабый человек!..

— В одиночку каждый слаб! — подхватил Кхак. — Именно поэтому мы и должны помогать друг другу, объединяться, создавать свои организации.

Хой горестно покачал головой.

— Не у каждого, как у вас, хватит мужества отдать себя делу революции. Вот я! Понимаю все и сочувствую делу революции, но боюсь. Я не смогу перенести заключение и пытки, как переносите их вы. Да и откуда мне знать, что я должен делать? Даже в своей семье я нередко чувствую себя ненужным...

Хой подавленно замолчал и отвернулся.

— Ты неправ, — мягко возразил Кхак. — Мне кажется, что ты просто еще не вполне осознал необходимость революции. Придет время, и ты поймешь, что дальше так жить нельзя. Вот тогда у тебя появятся и смелость и сила... Общество, в котором мы живем, насквозь прогнило, оно бесчеловечно. — Кхак говорил вполголоса, точно размышляя вслух. — В один прекрасный день оно рухнет, потому что люди не смогут уже жить по-старому. Боюсь только, как бы не прозевать этот момент. Тогда, как говорится, будет поздно прыгать, раз вода у самых ног!

Они поднялись и стали прощаться, оба немного расстроенные этой беседой. Откуда-то издалека, с той стороны, где горели яркие огни, все еще слышались шумные возгласы вперемежку с визгливыми звуками флейт.

IV

Когда Кхак вернулся домой, Куен возилась у плетенок, раскладывая свежие тутовые листья. Весь дом уже погрузился в глубокую тишину.

— Мама спит? — спросил ее Кхак.

— Кажется, только что заснула. Твое лекарство готово, я поставила его на стол.

Куен лишь мельком взглянула на брата и тут же снова склонилась над своими плетенками, держа в руке керосиновую лампу. Большая корзина с листьями у ее ног была наполовину пуста. Белые червячки шелкопряда проворно ползали по свежим листьям, жадно работая челюстями. В тех же плетенках, до которых еще не дошел черед, они застыли в сладком сне. Но едва Куен начинала бросать туда листья, как мгновенно весь этот маленький мирок оживал и из плоских плетенок слышался шелест, напоминающий шум моросящего дождя. Куен с удовольствием наблюдала за своими прожорливыми питомцами. У нее появилось даже какое-то теплое чувство к этим созданиям. Наевшись до отвала, они толстели, точно кто-то надувал их, и утром их трудно было узнать. Но вот беда: на тутовом дереве, что росло во дворе, уже почти не осталось листьев, и сегодня ее любимцам не придется поесть досыта.

Руки девушки разбрасывали по плетенкам тутовый лист, а сама она ловила каждый звук в доме, стараясь определить, что делает брат. Ее удивило и встревожило неожиданное посещение Хоя, который давно уже не появлялся в их доме. Ей очень хотелось расспросить брата, не случилось ли чего. Но Кхак, выпив лекарство, ушел к себе за перегородку, и оттуда теперь не было слышно ни звука. Куен решила, что брат устал и улегся спать. Стараясь не шуметь, она вышла из комнаты и отправилась на кухню.

А Кхак лежал, устало смежив веки. Ветерок из окна мягко обвевал его лицо, и он не заметил, как заснул...

...Проснулся он внезапно, с таким ощущением, будто спал очень долго. В большой комнате было темно, но на кухне все еще горел огонь. Как всегда, управившись с домашними делами, Куен, прежде чем пойти спать, готовила на утро еду свиньям.

Короткий, но глубокий сон освежил Кхака. И хотя дремота еще не прошла, он решительно поднялся, стараясь прогнать остатки сна. За окном на фоне светлеющего неба четко вырисовывались ветви няна[8], растущего рядом с домом. В ночной тиши время от времени слышался лишь далекий лай собак да ветер шелестел в кронах мелий и карамбол, что росли на берегу пруда.

И тут Кхак особенно остро почувствовал, какими прочными узами связана вся его жизнь с каждой веточкой этого дерева, с каждым из этих звуков, доносившихся сейчас до него.

Ему было не то четыре, не то пять лет, когда мать рассказала, что на их дереве повесилась его тетя, не выдержавшая ревности мужа. Иногда, проснувшись ночью, маленький Кхак лежал в темноте, тесно прижавшись к матери, и со страхом смотрел в окно, на черные ветви няна. Ему все казалось, что он видит тетю. На ней зеленый пояс, в руках розовый веер, которым она манит его куда-то в неведомую, сказочную даль. Когда Кхак только еще начинал учиться грамоте, отец посадил на берегу карамболу. Если в доме подыхала кошка, Кхак с сестрой закапывали ее под деревом, веря, что душа животного войдет в дерево и от этого плоды его станут слаще. Дерево быстро вытянулось, выросло быстрее, чем они, дети, и пышно разрослось, щедро даря людям свою прохладную тень. Они играли в тени карамболы — то изображали шумный базар, то готовили праздничный стол из листьев и плодов, сорванных в саду украдкой от родителей. И теперь это дерево стоит, укрывая в своей тени маленькую дочурку Кхака, которая, как когда-то он сам, целыми днями играет под деревом.

После того как Хой сообщил о массовых репрессиях в Ханое, Кхак все время думал о том, как ему поступить. И сейчас решение созрело: этой ночью он уйдет из села. Легальный период кончился, медлить больше нельзя, надо уходить в подполье. Непонятно только, почему они там, в Ханое, замешкались и допустили арест Нгана и Тоана? И не известно, сколько еще ребят попало в лапы полиции! Вести, привезенные Хоем, вызвали у Кхака смешанное чувство досады и тревоги. Вот уже больше года, как он по указанию партии жил здесь, лечился, находясь под надзором полиции. Теперь опять началась битва и он снова вынужден встретиться лицом к лицу с врагом. Никогда еще не чувствовал он себя таким здоровым, полным энергии. Ночью он доберется до пристани Гом, где в доме товарища Зана у них явка, а там свяжется с партийным руководством.

Однако теперь, когда настало время отправляться в путь, Кхак неожиданно ощутил какое-то странное волнение. Ему вдруг стало очень жаль мать и сестру, которых он вновь должен был оставить на произвол судьбы. Прошло более десяти долгих лет с тех пор, как