Крушение - Виктор Серж Страница 14

пришли?» Или месье Тартра, старого скрягу, который раз в три дня приходит и заказывает чашечку кофе, не более того: «Дело, конечно, ненадежное, но оно все же приносит вам 400 процентов, не так ли?» Надо было видеть, как подскочил Тартр, словно он сам это подумал вслух, а такого с ним случаться не должно! И зашепелявил: «Что вы говорите, месье Ансельм? Откуда вы взяли?» «Да не бойтесь, — отвечал ему мой Ансельм, посмеиваясь, так как это неправда. — Я тоже немного в деле…» Тартр ушел озираясь, он, наверное, подумал, что здесь какие-то козни, но, может, это побудит его заказывать побольше, к тому же ему известно, что мы никому зла не желаем.

А сам Ансельм Флотт смотрел бы на вас искоса, разрезая своими толстыми красными пальцами цедру лимона; в его свинячьих глазках вы увидели бы довольный блеск. И, чтобы доставить вам удовольствие, он стал бы напевать:

Каждому надо трудиться,

Чтоб заработать на жизнь!

«Мы славные люди, — говорила Александрина Флотт, — это уж точно». Тон явственно давал понять, что есть и другие, и вполне конкретные. Но высказывание всей правды о людях нелегко совместить с привлечением клиентуры. В конце концов, мошенники платят за аперитив столько же, сколько заплатили бы апостолы, случись им вдруг заглянуть в заведение. Впрочем, об апостолах еще долго судачил бы весь квартал!

Поначалу отель носил название «Маркизские острова», в память о пребывании капрала морской пехоты Ансельма Флотта в Хива-Оа, там, где море — это бескрайняя серебряная равнина, в которой отражается небо; а небо — сплошной свет, который не описать словами, бездонное, отчего вселенная кажется прозрачной, благословенная жара, солнце, с ума сойти! Волны напевно играют среди коралловых рифов, покрытых мхом, бархатными водорослями и морскими цветами. Есть острова привилегированные, над ними высятся пальмы и немыслимые деревья с красной листвой. Женщины, брюнетки с гладкой и свежей кожей, вплетают в волосы цветы. У них слишком большие рты, позолоченные зубы, и у всех — сифилис… Чертовы острова! Капрал Флотт едва не пошел под трибунал из-за глупой пловчихи с черными валиками волос, украшенными экзотическими цветами. Он вовремя опомнился — спасибо «Перно». Тихий океан — это не край света, это возбуждающая зараза и скука, вертикально стоящее солнце печет так, что плавится мозг. Когда Ансельм Флотт обосновался на улице Неаполитанского Короля, инвестировав таким образом выручку от продажи отцовских земель в Ньевре[9], он все же сказал своей Александрине, еще стройной, с высокой и полной грудью и агрессивным шиньоном, венчающим лоб, сказал, охваченный поистине абсурдной ностальгией:

— Сандрина, я хочу назвать заведение «Маркизские острова»! Вот где нам с тобой следовало жить! Ты даже представить себе не можешь!

Миновали пятнадцать лет дыма, шума, огней в ночи, дождей, холодов, махинаций и происшествий Парижа; и, обновляя нижнюю часть фасада, Ансельм Флотт сделал вывеску попроще, убрав упоминание об островах; вместо этого он добавил надпись курсивом, сегодня почти стершуюся: «Все хорошо…» Ибо модная песенка той поры гласила, что, если прекрасная маркиза лишилась при пожаре конюшни, замка и даже мужа, — все к лучшему.

Соседний дом № 16, принадлежащий вдове Жерома Прюнье («Бакалея, продукты, вина») словно окончательно застыл во времени. Отель олицетворял собой неизменность приключений в глубине огромной котловины Парижа; частный дом по соседству являл собой воплощение жизни честной и без приключений. Даже умирали там редко; белокурая девочка, само существование которой в черном колодце двора порою казалось безумием, покинула его навсегда в белом саване, в гробике, украшенном бумазейными кружевами; болезненного старика увезли рысью убогие похоронные дроги, и соседи говорили: «Смерть за ним не спешила! Давно пора ему было на кладбище! И к чему, скажите, жить так долго? По крайней мере, он никому не мешал, жил одиноко… Правда, запах от него был… Как думаете, мадам Саж, таким развалинам место в раю или в аду?» Мадам Саж ничего не думала. Она считала рай и ад поповскими выдумками, хотя наш мир весьма походит на ад, о-ля-ля! Правда, «Спиритическое обозрение» представляет загробный мир в другом свете, но он явно не для таких, как тот старик… Уже при жизни было видно, что души у него нет — в том, что еще осталось от тела, тут и говорить нечего.

Вдова Жерома Прюнье сама управлялась в лавочке с помощью маленькой бретонки, широкой в плечах и бедрах. Обе в черном, с одинаковыми выдающимися вперед подбородками, маленькими, злобно поблескивающими глазами-буравчиками, в которых точно щелкали костяшки счетов, со взглядом робких отравительниц, которые никогда не отважатся убить, как говорил доктор Ардатов, их постоянный покупатель. «Завтра торгуем в кредит!» — возвещал листок, висящий над завернутыми в синюю бумагу клубнями маниоки, но другая бумажка, поновее и более заметная над банками сардин, гласила: «Кредит умер и похоронен! — зарубите себе на носу». Вдова Прюнье обходилась без консьержки и сама следила за входом. Собирая плату с жильцов, она обходила все семь этажей, отдыхая на лестничных площадках, чтобы сберечь дыхание на случай, если предстоит серьезное объяснение. После отправки ее бездельника-сына на линию Мажино силы все же стали изменять ей, и порой, одна на темной лестнице, она обхватывала голову руками и шептала: «Иисус-Мария!» Но ведь ничего не поделать. Такова жизнь…

Единственные вечные должники занимали комнаты в мансарде на 7-м этаже, даром что самые дешевые. Столько беспощадной суровости, столько горького упрека было написано на сухощавом лице домовладелицы, что это повергало безденежных иностранцев, занесенных сюда скитаниями, в панику, подобную той, которую вызывают пыльные коридоры префектуры полиции. Доктор Семен Ардатов, который в свое время не дрогнул перед виселицей, приоткрывая дверь, чувствовал, как желудок подкатывает к горлу, и кротко обещал заплатить «к 1-му числу обязательно, мадам, можете на это рассчитывать». Ага, рассчитывайте и не забывайте пить жавелевую воду! Что это за доктор, если не имеет права практиковать!

Вдова что-то бурчала про пристава, зная, к несчастью, что расходы на его услуги распродажей барахла этих жильцов не покрыть. И, отвернувшись, стучала в низкую дверь, на которой двумя ржавыми кнопками была пришпилена визитная карточка: «Морис Зильбер, торговый агент». Чем же он только торгует, о боги? Вот наглец! Мориц Зиль-бер(штейн) поспешно открывал дверь: «Заходите же, мадам Прюнье! Как ваши дела, прекрасно?» Живой и подвижный, в слишком тесной тужурке, Зильбер весь улыбался — бровями, носом, ресницами, отвислой губой, с невыносимой любезностью. Высылку его пока отложили, и этот рыжий уроженец Польши относился к квартплате легкомысленно, рассказывал истории, предлагал выгодные сделки. Товарами он бы