Окаянные гастроли - Ольга Валерьевна Чередниченко Страница 12

Только три года назад, в 1910-м, реку засыпали и устроили на ней улицу, по которой гастролирующая труппа актеров направлялась теперь от вокзала в Городской сад Екатеринодара. Южный город уже накрыла ночь. Луна через пару дней обещала стать полной и светила ярко. Шурочка жадно вдыхала теплый пахучий воздух после нескольких суток в душном вагоне третьего класса. Но зловещая история о засыпанной реке Карасун, которую рассказала Калерия, неприятно тревожила ее. Хотелось добраться до гостиницы без волнений и приключений.

– Думаете, покойников засыпали, и они успокоились? Как же! Еще больше разозлились! А мы по ихним головам сейчас едем, – продолжала подзуживать Калерия.

– Я не верю в такие сказки. С чего ты это взяла? – нетвердо возразила Шурочка.

Она так и не определилась, имеет Калерия отношение к сверхъестественным силам или нет. Стыдилась признаться даже себе, что боится эту худую женщину: та вполне могла оказаться настоящим медиумом. Но обсуждать это с другими членами труппы неловко – сочтут наивной.

– А вы знали, что Калерия родилась в Екатеринодаре? Она тут каждое привидение по имени знает, – улыбнулся Григорий Павлович.

– А почему уехала? Кубанские баре для тебя бедноваты? – спросил Матюша.

Калерия не удостоила его ответом. Только прищурилась и раздула ноздри.

– Матюшка, да не завидуй ты этим барам! Молодой ишо, заработаешь и на такую вертушку, как наша Калерия, – улыбнулась Тамара Аркадьевна.

– Куда уж мне, – буркнул он.

Екатеринодар был только первым пунктом большого гастрольного маршрута, а Шурочка уже люто ненавидела каждого из пятерых своих коллег. Тамара Аркадьевна устраивала скандал даже в очереди из двух человек, чтобы пролезть вперед. Всегда забирала самое большое и красивое яблоко из общей корзинки. Звучно всасывала из стакана чай до дна вместе с чаинками.

Калерия оказалась одной из тех невыносимых женщин, которая нравилась всем мужчинам без исключения. Даже отъявленный донжуан через полчаса общения с ней готов был бежать на другой конец города ради спелой черешни.

Матюша гордился тем, что мать его была самой широкой женщиной в деревне, и под ней даже сломался однажды хребет кобылы. Еще чрезвычайно раздражал Шурочку лексиконом, включающим в себя слова вроде «ездеют», «кажись» и «слуш». Он оказался никаким не газетчиком, а обыкновенным актеришкой и компенсировал слабость способностей, стараясь по-лакейски прислуживать антрепренеру. После истории с вазой у него не осталось даже крошечного шрама, что тоже доказывало – тот скандал на спиритическом сеансе он подстроил.

Григорию Павловичу Шурочка не могла простить, что заманил ее в провинцию обманом. Ведь Тамара Аркадьевна действительно оказалась никакой не секретаршей, а одной из актрис его труппы. Не будь Шурочка столь наивна, не купилась бы на этот жестокий розыгрыш, осталась бы с отцом в Петербурге. Снова попытала бы счастья в театральном агентстве – уже по-настоящему. Или напрямую в театре – про то, что так никто не делает, антрепренер тоже ей наврал. Но теперь поздно сожалеть – дело сделано.

Аристарх, как ни странно, бесил меньше остальных. Видимо, реагировать на старика, бывшего официанта, не имевшего ранее вообще никакого отношения к театру, было просто ниже ее достоинства. Хотя, надо признать, она уважала то, что Аристарх по собственной инициативе вел протокол каждой репетиции. От беспрерывного обсасывания химического карандаша его седеющая борода стала синей в углах рта, отчего он приобрел еще большее сходство с водяным. Бровь же Григория Павловича почти затянулась, и о том инциденте в вегетарианском кафе, когда старик не справился с праведным гневом, старательно не вспоминали. Непонятно было, понял ли бывший официант, что антрепренер и с ним сыграл в свою излюбленную игру – специально устроил ту сцену, чтобы столь жестоким и необычным способом добыть в труппу еще одного подопытного кролика. Так или иначе, на Григория Павловича старик совсем не злился.

– На месте. Вылезай! – закричал Аристарх.

Но тут Шурочка увидела то, чего боялась всю дорогу от вокзала – темную фигуру в плаще с масляным фонарем. Человек, если это был именно человек, стоял прямо в луже – будто из нее он и вырос. Шурочка хотела завизжать, но как в страшном сне горло ее перехватила судорога, и она не могла издать ни звука.

Оказалось, к лучшему. Пугающей личностью был всего лишь сторож, которого прислали встречать артистов. Экспериментальная труппа Григория Павловича Рахманова в полном составе выгрузилась из повозки около центрального входа в екатеринодарский Городской сад.

Когда провожатый пригласил следовать за ним, на Шурочку обрушилось счастье. Никаких утопленников не существовало. Она впервые приехала в новый город, чтобы выступить на сцене и насладиться славой. Она окончательно повзрослела и путешествовала без папа́!

Пыталась разглядеть ажурные стены Летнего театра, но безуспешно. На юге деревья стали уже совсем зелеными – за пышной листвой ничего не увидишь. Актеры двинулись за сторожем. Мягкий ветерок щекотал лицо, хотелось на всю жизнь запомнить приятное мгновение. Шурочка еще не знала, что до гостиницы в ту ночь ей добраться не суждено.

* * *

– В хлеву сегодня будут спать столичные актеры. Хр-хр, – мерзопакостно засмеялась Калерия.

Провожатый привел гостей в крохотный деревянный домик с земляным полом и шестью старыми соломенными матрасами. Место напоминало загон для скота. Григорий Павлович кинул в угол саквояж и помчался за сторожем, который, предвкушая реакцию на такое гостеприимство, уже успел ретироваться. Матюша верной собачонкой побежал следом.

– А я ему говорила, что во время ярмарки тут перднуть негде. Все гостиницы забиты! – заворчала Тамара Аркадьевна.

Шурочка расхаживала из угла в угол, пока Григорий Павлович не вернулся. Он молча сел на матрас в глубине сарая и прислонился головой к стене, не поднимая глаз. Никто ничего не сказал и не спросил, но воздух в хлеву наэлектризовался гневом. Шурочке даже стало жаль антрепренера. Тут же нашлись и утешители – к нему подсела Калерия, обняла за плечи. Но, к Шурочкиному удовольствию, Григорий Павлович резко встал и вышел на воздух. Матюша хмыкнул. Аристарх предложил скорее всем ложиться, чтобы наутро встать пораньше и репетировать.

– Вот сам и спи, бродяга. Тебе-то не привыкать к такому жилью, – ответила ему Тамара Аркадьевна.

Она обвязалась с ног до головы шерстяным платком, выбрала самый ровный матрас, отвернулась и феноменально быстро захрапела.

В любой другой ситуации Шурочка стала бы возмущаться, сражаться за комфорт. Но в то мгновение силы ее покинули. Она смогла только лечь прямо в одежде и подложить под голову целлофановый пакет, чтобы не касаться лицом грязной соломенной лежанки. Интересно, лучше ли постели в сибирских острогах? Она-то по дурости решила, что папа преувеличивал, говоря о цыганском житье.