Тамара. Роман о царской России. Книга 1 - Ирина Владимировна Скарятина Страница 11

Та пожала плечами, и глаза её наполнили слёзы. При виде подобного зрелища Яков Дмитриевич почувствовал, что его сердце смягчилось, словно таявшее масло.

"Не смотри так печально, голубушка, – прошептал он, заключив её в объятия и целуя сладко пахнущие пряди. – Помнишь пословицу: 'Перемелется – мука будет'? Так и в жизни: думаешь, что дорога впереди будет неровной и трудной, а она оказывается гладкой, как аккуратно расстеленная скатерть. Пусть будет так и у тебя, княгинюшка".

При этом последнем волшебном обращении Доминика вздрогнула и с тревогой взглянула на него, чтобы понять, не насмехался ли он. "Я дам ему пощёчину, если он будет надо мной издеваться, не посмотрю, что князь, – в отчаянии подумала она. – Буду царапаться, кусаться и, может быть, пырну его, гадкого старика, ножом! Но нет, святые отцы, нет! Он сказал серьёзно … Он не шутит, не шутит! Княгинюшка! Ох и судьба-судьбинушка!" Поддавшись внезапному порыву чувств, она, восторженно обвив руками шею Якова Дмитриевича, страстно поцеловала его в губы.

"Вот! – торжествующе прошептала она. – И это только начало. Ох, как я буду любить Вас! Я покажу Вам, как может любить цыганка. Только дождитесь женитьбы".

"Нечего ждать!" – возбуждённо взревел Сатрап, подхватил её на руки и проворно понёс к знаменитой мраморной скамье, покрытой мягкими подушками и известной по всей округе как "Прокрустово ложе" (хотя, разумеется, крестьяне не имели ни малейшего понятия, что сие означало на самом деле).

Но в этот миг, суливший столько удовольствий, достойных самой Венеры, собаки с пронзительным радостным лаем вскочили и побежали вниз по ступенькам в близлежащие заросли, словно желая поприветствовать кого-то, кого они знали и были рады увидеть. Сатрап и Доминика, прислушиваясь, сразу встревоженно замерли. Воцарилось безмолвие. Затем сквозь тишину тёплой, благоухавшей ночи, самой романтичной ночи на свете, донеслись безошибочно узнаваемые и слишком неприятные звуки – глухой голос, тяжёлое дыхание и хруст сухих веток под ногами … В следующую минуту на пороге Храма Венеры возник Аким с исказившимся от ярости лицом, растрепавшимися волосами, что были обычно гладкими от масла, и глазами, налитыми кровью …

"Смотрите, кто пришёл, – невозмутимо заметил Сатрап. – Могу я поинтересоваться, как это столь быстро тебе удалось вернуться?"

"Ты дьявол! … А ты блудница! – выдохнул Аким хрипло. – Я убью вас обоих!" Он бросился на Сатрапа.

"Зверь! Антихрист! – закричал он. – Молись о прощении своих грехов! Вот и настал твой час! И я тот, кто принёс тебе Божью кару".

Но Сатрап, огромный и мощный, был уже готов к нападению. С гневным криком он обхватил Акима своими крепкими ручищами и стал стискивать его в объятиях, как разъярённый медведь сжимает свою жертву. Низенький и тучный, несчастный Аким отчаянно извивался в тщетной попытке освободиться, вопя: "Смерть антихристу! Смерть, смерть!"

Однако ж чем больше он вопил и извивался, тем пуще сдавливала его первобытная медвежья хватка. Боровшиеся кружили по Храму Венеры, кренясь и раскачиваясь, матеря и проклиная друг друга, тогда как Доминика, скорчившись за "ложем Прокруста", быстро бормотала подходящие к этому случаю безотказные цыганские заклинания; сбитые же с толку собаки усугубляли неразбериху и суматоху, преследуя сцепившихся и наскакивая на них, истошно лая и рвя на них одежду. Воздух в Храме Венеры и вокруг него был наполнен зловещим шумом пыхтения и топота, ругани и воплей, рычания и лая, а ещё рвущейся добротной, в поместье выделанной ткани. Не смолкало и беспрерывное журчание цыганской ворожбы, и уже вскоре та стала действовать. Ибо, без сомнения, сама судьба Доминики вмешалась, чтобы положить конец сей неприличной потасовке.

Всё случилось с поразительной быстротой, в эффектной череде кратких и взрывных действий, резких, будто молния. Когда клыки разгорячённого Соболя вонзились в бедро Сатрапа, тот, взвыв от боли, на секунду ослабил хватку. Аким мгновенно выхватил нож … Доминика вскрикнула. И тут уже распорядилась её судьба. Ведь в этот решающий момент Аким, споткнувшись об ищейку, упал со ступенек, увлекая за собой на траву и Сатрапа. Снова заключив друг друга в объятия и отчаянно борясь, они покатились вниз по склону к самому краю утёса, на котором стоял Храм Венеры, – сначала неторопливо, потом, понемногу набирая скорость, всё быстрее и быстрее. Но как раз в ту секунду, когда Доминика в безумном ужасе решила, что сейчас они оба навсегда исчезнут, забрав и её судьбу с собою, Сатрап отпустил Акима и, ухватившись за старый, но крепкий куст, который, по счастью, он сам посадил много лет назад, чтобы укрепить землю от обрушения в реку, вцепился в него изо всех сил, повиснув над бездной с дико болтавшимися ногами. А горемыка Аким, чья дородность, по сути, и стала причиной его смерти, продолжал катиться к роковому краю. Его тело в последний раз мелькнуло над обрывом, а чуть позже в воде раздался громкий всплеск. И снова всё вокруг стихло. Только лунный свет безмятежно играл на зыбких, всё расширявшихся кругах, что вскоре достигли противоположного берега.

* * *

Такова скандальная история о том, как мой прадед по отцовской линии Яков Дмитриевич женился на моей прабабушке-цыганке. Потому что, конечно, и она, и полезный старый кустарник сумели спасти его от страшной участи Акима, благополучно позволив вернуться обратно на твёрдую землю.

И на следующий же день, как только тело Акима было найдено плывшим вниз по реке, Сатрап выразил бескрайнее изумление и глубокую скорбь по поводу безвременной кончины своего старого верного друга. К удовлетворению всех местных жителей, он устроил великолепные похороны, на которых они с Доминикой были главными скорбевшими, облачёнными полностью