Имя тени - Александр Григорьевич Самойлов Страница 7

Он поймал себя в последнее мгновение.

Его пальцы, уже готовые сложиться в «когти орла», дёрнулись и беспомощно разжались. Вместо точного удара он сделал резкое, неуклюжее движение, будто отшатываясь от гада, и громко, с преувеличенным испугом, шлёпнулся на одно колено, роняя несколько листов бумаги из своей тележки.

— Ай! — не своим, надтреснутым голосом вскрикнул попрошайка, хотя Дзюнъэй его даже не задел. Он отскочил, как ошпаренный, его глаза расширились от неподдельного удивления. Это был не крик попрошайки, а условный рефлекс тренированного человека, ожидавшего атаки.

Попрошайка мгновенно скрылся в толпе, оставив Дзюнъэя на коленях среди разбросанной бумаги. Его сердце колотилось как бешеное. Он понимал, что только что прошёл первую проверку. И чуть не провалил её.

Он поднялся, отряхиваясь, и подобрал бумаги. Его руки дрожали. Среди смятых листов он нашёл ту самую вонючую тряпку. Внутри, туго свёрнутый, лежал маленький, высушенный стручок перца. На нём было процарапано два знака: «?» и «Водоворот».

«Всё в порядке?» и код его миссии. Ответа не требовалось. Сам факт, что он не отреагировал и сохранил легенду, был ответом. Но цена была высока. Они проверяли его инстинкты. Они знали, что изменить тело легко, а мышечную память — почти невозможно.

Вторая проверка пришла сверху, от самого замка, и была куда более изощрённой.

Через несколько дней его вызвал к себе адъютант Хосидзима. Кабинет человека, бывшего тенью даймё, был таким же, каким и должен был быть — аскетичным, чистым и смертельно опасным. Ничего лишнего. Ни одной пылинки.

— Дзюн, — Хосидзима сидел за своим идеально чистым столом, его пальцы были сложены домиком. Его взгляд, холодный и аналитический, скользнул по Дзюнъэю, сканируя, оценивая. — Нужно переписать один документ. Срочно. Здесь.

Он указал на свободное место у стола. Рядом лежали кисть и чернильница. И лист бумаги рядом с ними.

Дзюнъэй покорно опустился на колени и взял кисть. Он приготовился слушать диктовку.

— Начнём, — голос Хосидзима был ровным, без эмоций. — «Приказ о перемещении гарнизона. Отряд Асано передислоцировать от реки Фудзикава к перевалу Курома…»

Дзюнъэй начал писать, сосредоточив всё своё внимание на идеальном почерке. Он был просто инструмент. Пишущая машинка.

И тут его взгляд, чисто машинально, скользнул по другому документу, лежавшему на краю стола. Хосидзима, якобы проверяя другую бумагу, отодвинул его в сторону, подставив под луч света.

Это был отчёт о передвижениях войск. Но что-то было не так. Данные были абсурдными. «…отряд в двести всадников направляется в горы Нэбэра для патрулирования снежных вершин…». Это было чистое безумие. Лошади в горах, да ещё и зимой? Это был подставной документ. Ловушка.

Любой человек, хоть немного разбирающийся в тактике, не смог бы удержаться. Он бы замедлил письмо. Его взгляд задержался бы на отчёте. Он бы непроизвольно подал какой-нибудь признак — учащённое дыхание, напряжение. Любую зацепку.

Дзюнъэй чувствовал, как по его спине ползет холодный пот. Он продолжал выводить иероглиф за иероглифом, не меняя ритма. Его лицо было маской полнейшего, тупого сосредоточения на кончике своей кисти. Он заставил себя даже чуть-чуть высунуть язык от усердия, как это иногда делают простолюдины.

Он чувствовал на себе тяжёлый, изучающий взгляд Хосидзимы. Адъютант наблюдал за ним, как кошка за мышью в клетке.

Дзюнъэй закончил писать и опустил кисть, смиренно опустив голову, будто ожидая следующей фразы.

Хосидзима помолчал несколько томительных секунд.

— Всё, — наконец сказал он. — Можешь идти.

Дзюнъэй поклонился и, шаркая ногами, попятился к выходу. Он не оборачивался, но чувствовал этот взгляд у себя между лопаток.

Только выйдя в коридор, он позволил себе сделать глубокий, прерывистый вдох. Его руки снова дрожали. Это была не проверка на физические рефлексы. Это была проверка на интеллектуальные. Смогли ли они вытравить из него способность думать? Смогли ли превратить его в абсолютно пассивный инструмент?

Он прошёл обе проверки. Но он понимал, что они были лишь первыми ласточками. Клан убедился, что инструмент всё ещё в рабочем состоянии и помнит о своей принадлежности. Теперь последуют приказы. Настоящие.

Вернувшись в свою каморку, он нашёл у себя под татами маленький, гладкий камешек с едва заметной насечкой в виде волны. Знак: «Проверка пройдена».

Он сжал камень в кулаке, пока костяшки не побелели. Он был как струна, натянутая до предела. Ждать следующего испытания было страшнее, чем пройти его.

* * *

После ледяного душа встречи с Хосидзимой мир снова перевернулся, показав свою мягкую, светлую сторону. И этой стороной оказалась Хикари. Она словно чувствовала его напряжение, его готовность в любой момент сорваться с тетивы. И её ответом было не любопытство или давление, а тихое, настойчивое предложение помощи.

Она нашла его в саду, где он по поручению почтенного Дзи пересчитывал и подписывал горшки с карликовыми соснами для украшения покоев советников. Он сидел на корточках, сгорбившись над списком, и его поза кричала о таком одиночестве, что у Хикари сжалось сердце.

— Дзюн? — она окликнула его мягко, чтобы не испугать.

Он вздрогнул, словно пойманный на месте преступления, и быстро встал, отряхивая руки. Его взгляд привычно ушёл в землю.

— Я видела, как ты смотрел на тот свиток в канцелярии, — сказала она, подходя ближе. — И на то, как ты написал иероглиф «тишина». Твои руки… они умеют говорить. Гораздо красноречивее, чем многие языки.

Она сделала паузу, выбирая слова.

— У меня… был дядя. После болезни он потерял слух и голос. Чтобы общаться с ним, мы с матерью придумали свои знаки. Очень простые. Хочешь, я научу тебя? Это может быть… просто.

Дзюнъэй поднял на неё глаза. В её предложении не было жалости. Было понимание. И уважение. Он медленно кивнул.

Так начались их уроки. Они находили укромные уголки в саду или пустующие комнаты библиотеки. Хикари показывала ему знаки, рождённые не из систем тайных жестов ниндзя, а из жизни, из простых человеческих нужд.

Она сложила пальцы «домиком» — «дом», «безопасность».

Провела рукой по щеке — «мать», «грусть».

Сложила ладоши и приклонила к ним голову — «спать».

Коснулась пальцем губ, а потом протянула руку ладонью вверх — «дать есть», «голод».

Раскрыла ладони от сердца вперёд — «спасибо».

Прижала кулак к груди и сделала небольшой поклон — «извини».

Это был примитивный, ограниченный язык. Но для Дзюнъэя он стал откровением. Его собственное «общение» сводилось к кивкам, покачиваниям головы и рисованию примитивных картинок. Это же было… диалогом. Возможностью выразить не только «да» или «нет», но и эмоцию.

Он