Вымирающие виды - Жаклин Мюррей Страница 5

Я вспомнил: та самая бедренная кость пещерного медведя, что дала мне Ксоса для связи в странствиях.

Он поднял ее, огладил гладкую поверхность, повертел в руках, дивясь ее легкости. Сверху виднелись круглые отверстия размером с ноготь на его мизинце, а снизу — еще одно, побольше, но такое же идеально круглое. Дунешь в любой конец — и вырвется воздушный свист, похожий на тот, что издает кость грифа, которой разведчики сзывают племя. Джун дунул в маленькие отверстия. Воздух с шипением вырвался из полых концов.

Она ждет именно этого?

Он замер с костью у губ, прислушиваясь. Ксоса не появилась, и он сунул кость в сумку.

— Разберусь, — пробормотал он. Загадка на потом.

Солнце коснулось горизонта. Джун ковылял по обратному пути так быстро, как позволяла раненая лодыжка, но, несмотря на спешку, упивался ленивыми лучами, что пробивались сквозь кроны деревьев, кружась и обнимая теплом.

— Как ты касаешься земли сквозь столько листьев, Солнце?

Джун очнулся, окутанный ощущением темного тепла. Сухой язык прилип к нёбу, а пустой желудок заурчал так громко, что, кажется, от этого звука он и проснулся.

— Ты жив.

Он дернулся на звук.

— Мать... — Он слишком устал, чтобы сказать больше, но по ее лицу понял, как она волновалась. Он заставил себя сесть, отчего голова закружилась. Сосредоточившись на дыхании — медленном, размеренном вдохе и выдохе, — он приглушил боль, и мысли прояснились.

Голос матери был хриплым и дрожащим.

— Охотники нашли тебя на тропе. Тебя сторожил огромный черно-бурый Канис с голубыми глазами. Он заскулил, когда они подошли, а потом скрылся, словно выполнил свою работу. Охотники принесли тебя сюда без сознания. — Мать коснулась его припарки. — Кто бы ни лечил тебя, он хорошо перевязал твою лодыжку, по-старому, как это делают Примитивы.

Черно-бурый пес? Я его видел.

Он искоса взглянул на мать.

— А Ксосу они видели?

— Ты был один, если не считать пса. — Она усмехнулась. — Старейшина не верит в россказни про голубые глаза.

— Думаю, этот пес — один из моих помощников. Он пойдет со мной в мое странствие.

Мать странно на него посмотрела и пробормотала:

— Ты болен. Не ведаешь, что говоришь. — А потом, словно не в силах сдержаться, выпалила: — Не пес же лечил твой змеиный укус!

Резкость ее слов потрясла его. Он никогда не слышал, чтобы мать рычала на больного.

Он ответил на то, что она, должно быть, имела в виду.

— Ты хочешь знать, кто перевязал мою рану. Это была Ксоса...

— Та Примитив? — Он кивнул. Мать стиснула зубы, потом тряхнула головой. — Все, что ты говоришь с тех пор, как очнулся, невозможно, Джун! У псов из Стаи Канис желтые глаза, а не голубые! Примитивы не живут рядом с нами, а если бы и жили, с чего им тебя лечить? Они не нашего рода!

— Ты ошибаешься, мать. Во всем.

Но он отвернулся и больше ничего не сказал, потому что ему было все равно, что она думает. Больше нет.

Когда он проснулся в следующий раз, голова уже не кружилась, и в желудке унялось. Раз уж мысли ясные, можно и ответить на тревоги матери.

Он с шумом втянул глоток свежей воды, которую она принесла, осторожно сглотнул и сказал:

— Задавай свои вопросы.

Она опустилась на колени, положив руки на бедра.

— Ты во сне упоминаешь Ксосу и Ю'унг, Джун, и поход, в который отправишься, туда, где просыпается Солнце. Кто эти женщины и почему ты идешь с ними?

— Ксоса попросила меня спасти молодую самку по имени Ю'унг и ее племя. Они живут там, где просыпается Солнце. Они больше не могут там жить, и я должен отвести их на новую стоянку. Путь долог, столько Лун, сколько у меня пальцев.

Лицо матери смягчилось.

— Старейшины наших старейшин говорят о далекой земле, может, о той, что ты описываешь. Давным-давно племя нашего рода прошло через лагерь тех старейшин, говоря, что их выгнали из хорошей земли, богатой стадами и травами, высокие дымящие горы, что изрыгают огонь и дым. Сначала они пытались уйти туда, где просыпается Солнце, но путь им преградило озеро без берегов с водой, которую нельзя было пить, и тогда они пошли сюда, туда, где Солнце спит.

— Отравленное озеро... Ксоса говорила о нем. Может быть, именно туда мне и надо, мать.

— В то время здесь стало почти слишком холодно, чтобы выжить, поэтому путники не остались. Некоторые из клана старейшин ушли с ними, но немногие решили пойти по своему обратному пути. Мы их больше никогда не видели.

Шанадар заерзал на мягкой траве гнезда, пытаясь найти удобное положение для раненой лодыжки.

— Ты боишься, что я тоже исчезну? — А я ведь собираюсь.

Она отвела взгляд и, помедлив, кивнула.

Он снял с рубахи несколько крупных жуков.

— Ксоса посылает со мной в путь помощников, как того голубоглазого пса, что защитил меня от Дикого Вепря...

Мать прервала его, всплеснув руками:

— Ты пойдешь один, только с псом в спутниках? Тебя же убьют!

По телу Джуна пробежал холодок. Еще вчера он счел бы ее тревоги оправданными, но это было давно. Сегодня ее слова показывали лишь недоверие к Шанадару, взрослому мужчине, и это его потрясло.

Как она могла доверять мне здоровье племени, если считает меня таким никчемным?

Он ничего из этого не сказал, позволив ее гневу раствориться в тишине. Когда он наконец ответил, голос его был спокоен, что удивило его самого.

— Я должен идти, мать. Я обещал. Все просто.

Ее лицо побагровело, плечи так напряглись, что коснулись ушей. От раздражения голос ее взвился до писка.

— Кто эти самки, которых я никогда не встречала и которые теперь решают за тебя такие важные вещи?

Она стиснула зубы, не заботясь о его ответе, и заколотила кулаками по вискам.

— Ты слышишь, как нелепо ты звучишь, Джун?

Он схватил ее за руки — достаточно крепко, чтобы оставить синяк, и достаточно твердо, чтобы она перестала биться головой.

— Мое имя не Джун, мать. Я — Шанадар.

Сумеречный свет озарил внутренность пещеры. Шанадар выкарабкался из липкой трясины забвения. Подарок Ксосы, кость, был зажат в его руке, уверяя, что все осталось так же, как и до того, как он уснул.

Затем он напрягся, весь обратившись в слух, и обвел взглядом