Первая мировая война. История Великой войны, которая расколола мир и привела Европу к гибели - Джон Киган Страница 28

воплотить в жизнь стратегию своего Генерального штаба. Немецкий ультиматум, в котором содержались ложные утверждения о намерении Франции использовать территорию Бельгии и заявлялось о праве Германии принять превентивные меры, нарушив бельгийский суверенитет, был вручен вечером в воскресенье 2 августа. На ответ отводилось 12 часов. Два часа спустя король Альберт собрал заседание кабинета министров, главой которого являлся. Совещание затянулось до рассвета. Прозвучали разные мнения. Начальник Генерального штаба генерал Селлье де Моранвиль предложил отступить за реку Вельпе. Его заместитель генерал де Рикель, наоборот, потребовал атаковать немецкие войска и отбросить их назад. Эта фантазия была отвергнута, как и пораженческая позиция де Моранвиля. Обращаться к Франции и Британии, на чью помощь можно было рассчитывать, не получив от них гарантии независимости страны, король не хотел. В конечном счете приняли компромиссное решение. Бельгия не будет просить помощи у своих потенциальных союзников до тех пор, пока не нарушена ее территориальная целостность, но ультиматум Германии отвергнет. Ответ Бельгии военный историк Альбертини называет самым благородным документом, составленным за все время кризиса 1914 года. Заканчивался он выражением решимости «…дать отпор любому посягательству на права [Бельгии] всеми имеющимися в ее распоряжении средствами»[123].

Ответ был доставлен в немецкое дипломатическое представительство 3 августа в семь часов утра, и вскоре его получили в Берлине. Немцам хотелось верить, что бельгийцы ограничатся лишь демонстрацией силы, чтобы подтвердить свой нейтралитет, а затем дадут им пройти. Вечером того же дня кайзер направил Альберту I, который принадлежал к дому Гогенцоллернов-Зигмарингеров и, значит, приходился ему дальним родственником, личное послание, в котором заявлял о своих самых дружеских намерениях, а вторжение, которое должно было вот-вот начаться, объяснял требованием момента[124]. Получив письмо от Вильгельма II, бельгийский король впервые за два напряженных дня позволил себе раздраженное восклицание: «За кого он меня принимает?!» Альберт немедленно распорядился разрушить мосты через Мёз у Льежа, а также уничтожить железнодорожные мосты и тоннели на границе с Люксембургом[125]. Следующий приказ был командующему крепостью Льежа генералу Жерару Леману – вместе с гарнизоном до конца удерживать позиции, которые им доверили защищать.

Леман, профессиональный солдат, воспитанный в традициях XXI столетия, 30 лет жизни преподавал в бельгийском военном училище и одно время являлся военным советником короля. Честь для него была важнее жизни, а храбрость и обостренное чувство долга этого генерала давно стали легендами. Мёз, который Леману приказали оборонять, река могучая. Недаром традиционный марш французской армии назывался «Самбра и Мёз» – две эти водные артерии стали барьером, в 1792 году остановившим наступление вторгшихся во Францию прусско-австрийских войск. У Льежа река протекает по узкому и очень глубокому ущелью, и форсировать под огнем противника ее невозможно. Это вскоре и предстояло узнать Эммиху. Его соединения вошли на территорию Бельгии ранним утром 4 августа. Вперед были высланы кавалерийские отряды – немцы распространяли среди местного населения листовки с уверениями, что у них нет агрессивных намерений. Эти посланцы попали под огонь бельгийской кавалерии и солдат на мотоциклетах, что не предвещало основной группе ничего хорошего. Подойдя к Льежу, немцы увидели, что мосты выше и ниже города разрушены, несмотря на предупреждения, что подобные действия будут считаться враждебными. Эммих предположил, что это дело рук местных жителей. В немецкой армии прекрасно помнили о «войне без правил», которую вели партизаны во время их вторжения во Францию в 1870-м. Сами они героизировали Freischittze (вольных стрелков), которые во время Наполеоновских войн подняли в Пруссии восстание против Бонапарта, но теперь считали, что в случае неповиновения оккупационные силы имеют право обращаться с гражданским населением как с бунтовщиками и карать тех, кто оказывает сопротивление, – вплоть до массовых казней и коллективной ответственности[126]. Как показали последующие исследования, в 1914 году в Бельгии партизан, или франтиреров (francs-tireurs), практически не было. Правительство, исполненное решимости защищаться всеми законными средствами, которые имелись в его распоряжении, сумело довести до сведения своих граждан бесполезность и опасность стихийного противостояния немецкому вторжению. Были напечатаны объявления, призывающие избегать «любого повода для репрессивных мер, ведущих к кровопролитию, грабежам или массовым убийствам мирного населения»[127]. Имелся и призыв к гражданам сдать огнестрельное оружие местным властям. В некоторых населенных пунктах службы охраны порядка восприняли предупреждение настолько серьезно, что сотрудники сложили все табельное оружие в зданиях муниципалитета[128].

Отсутствие сопротивления агрессоров не смягчило. Немцы расстреливали мирных граждан и жгли их дома, целые деревни. Они яростно отрицали эти бесчинства – впоследствии убедительно доказанные, – когда вести о них стали появляться в газетах нейтральных стран. Расстреливали и священнослужителей – возможно, немецкие офицеры знали, что в 1793 году в католической Бретани именно священники возглавили сопротивление французской революционной армии. То, что впоследствии было названо изнасилованием Бельгии, не служило никакой военной цели и нанесло Германии непоправимый ущерб, особенно в Соединенных Штатах, где репутация кайзера и его правительства с самого начала была запятнана сообщениями о массовых казнях и других бесчинствах. Немцы сразу показали себя варварами, попиравшими все нормы международного права, морали и исторически сложившиеся обычаи войны. 4 августа, в первый день наступления группы Эммиха на крепости на реке Мёз, его солдаты расстреляли в Варсаже шестерых заложников и сожгли дотла деревню Батис. «Наше наступление на Бельгию действительно сопровождается жестокими мерами, – писал 5 августа Мольтке, – но мы боремся за свое существование, и все, кто стоит у нас на пути, должны пенять на себя»[129]. Дальше все стало еще хуже. За первые три недели немцы устроили массовые экзекуции в нескольких маленьких бельгийских городках – Анденне, Тамине и Динане. В Анденне были убиты 211 человек, в Тамине – 384, в Динане – 612. Жертвами стали не только мужчины, но и женщины, а также дети… В Тамине заложников собрали на площади и расстреляли, а раненых добили штыками. И если во время Второй мировой войны эти варварские акции проводили специальные зондеркоманды, то в 1914 году в Бельгии мирных жителей расстреливали обычные солдаты. В Анденне это, например, сделали резервисты одного из самых прославленных подразделений прусской армии – гвардейского пехотного полка[130].

Самые жестокие бесчинства начались 25 августа в Лёвене. Этот маленький университетский городок, «бельгийский Оксфорд», был настоящей сокровищницей архитектуры фламандской готики и Ренессанса, живописи, старинных рукописей и книг. Оккупанты, которых было 10 000 человек, вероятно, приняли ночное передвижение собственных подразделений за наступление противника. Немцы начали стрелять в предполагаемых врагов, а затем стали поджигать дома, где якобы засели франтиреры. В результате трехдневных поджогов и грабежей 209 гражданских лиц были убиты и 42 000 насильно вывезены из города, разрушены 1100 зданий и сгорела дотла университетская библиотека – 230 000 книг[131]. Весь мир был глубоко возмущен войной Германии против культуры, но не сама Германия. Ученые и интеллектуалы империи встали в первые ряды тех, кто апеллировал к патриотизму, обвиняя в развязывании войны