Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро Страница 27

Я смотрю вниз, и за облаками открывается пустыня Гоби, окаймленная в полуденном свете высокими пиками Тянь-Шаня[137] – Небесных гор, за которыми простираются желто-зеленые глины лессовых[138] плато. Русла рек становятся насыщенными, похожими на окаменевших драконов или огромные скрюченные деревья. Земля обретает плоть, это живая, пульсирующая материя с красными прожилками воды, напоминающими кораллы на морском дне. Деревни множатся на возделанных землях, отвоеванных у аллювиальных[139] песков и глин. Равнина чередуется с невысокими горами, которые сверху похожи на коконы, выныривающие из переливчатого моря.

На закате из земли поднимаются зеленые морщинистые горы с серым драконом на спине – это первый участок Великой Китайской стены. Она начинается на равнине и упорно карабкается по горным хребтам, извиваясь без остановки. Где-то я читал, что это единственное творение человека, видимое невооруженным глазом с Луны. Не знаю, правда ли это, но подобный шрам точно невозможно не заметить. Городов не видать, зато Стена настолько отчетлива, что кажется, ее можно потрогать.

Великий Китай открывается моему взору – это вихрь эмоций, возрождение эпического и мистического чтения. Затем мы пролетаем над высокими рукавами Хуанхэ, Желтой реки, текущей молочно-кофейным потоком среди коричневой земли.

Дома уже одиннадцать утра, а солнце, заходящее то здесь, то там, за поворотом Земли, все еще поднимается в небо моего знаменательного дня.

Внезапно самолет поворачивает вправо и начинает снижаться. Он снижается мягко, как усталый воздушный змей после межконтинентальной гонки по небу через полмира, снижается так же нежно и плавно, как лист, сорвавшийся в солнечный день и медленно планирующий к земле, погружаясь в тень вечера.

Внизу – Пекин. Когда огромный серебристый змей, пролетевший над горами, морями, пустынями, реками и континентами, наконец касается земли, неожиданно темнеет. Двигатели с шипением выполняют последний заход на посадку, а возвращающиеся на родину китайцы приветствуют экипаж, благополучно доставивший их домой через двенадцать тысяч километров полета.

Черная китайская ночь встречает меня на трапе самолета легким дуновением теплого воздуха с ароматами жасмина и парафина. Толпа ожидает у ограждения под развевающимися на ветру красными шелковыми флагами, оттеняющими огромный портрет Мао Цзэдуна. Его широкая улыбка выглядит непринужденной. Встречающие открыто аплодируют в ответ на приветственные возгласы, пассажиры рейса тоже хлопают в ладоши.

Формальности с полицией и таможней проходят очень быстро, чуть медленнее – досмотр нескольких коробок, загруженных в Париже, в которых, как я полагаю, находятся телевизоры. Мне кажется, что на меня смотрят тысячи раскосых глаз, будто я марсианин, высадившийся невесть в каком мире. Если Китай далеко, то насколько же дальше Европа?

Девушки в зеленой униформе, все с аккуратными косами, разглядывают меня с напряженным любопытством. Два солдата, расположившиеся в зале ожидания, тоже глядят на меня с неподдельным интересом, а небольшая группа людей в синих фуражках пытается мне подмигивать. Пухлый малыш, закутанный в оранжевый шелковый комбинезон, осторожно подходит, изумленно смотрит на меня, а затем убегает к старушке, которая манит его в угол, где он с удовольствием потягивает кипяток из чашки. Люди стоят в очереди к раковине, чтобы набрать в свои кружки горячей воды, пока из громкоговорителя женский голос объявляет об отправлении рейсов в Сиань и Чунцин, а также о прибытии самолета из Шэньяна.

Очевидец в Пекине

Ехать в Пекин было нельзя. Уже восемь часов вечера, слишком поздно. Самолет приземлился почти на час позже расписания.

Мое первое впечатление было таким, будто я очутился в самой отдаленной точке Земли, в том числе и потому, что во время долгого снижения к аэропорту я не увидел ни одного огонька. Я летел почти двадцать часов с одной остановкой в Карачи, на Boeing 707 авиакомпании «Китайские авиалинии», заполненном дисциплинированными маленькими мужчинами в одинаковых синих или черных куртках, почти все в кепках. Среди них едва можно было различить женщин – они были одеты так же, как мужчины.

В зале ожидания аэропорта, куда меня пригласили две молодые стюардессы в маленьких голубых пилотках, витал насыщенный аромат жасмина. Массивные кресла с кожаной обивкой выглядели несколько потрепанными, но украшавшие их вышитые салфетки искупали этот недостаток своей изысканностью. Это было элегантное помещение с двумя большими картинами на стенах, усыпанными воздушными, закрученными иероглифами, а на маленьком столике, увенчанном гигантским красным эмалированным термосом с большими чайными чашками, в стеклянной вазе одиноко цвела ветка сирени.

Этот нежный штрих, не несущий никакого революционного смысла, учитывая царивший в те годы климат, я воспринял как символ удачи. Затем обе проводницы вернулись с огорченным видом и на своем ломаном английском сообщили, что я не смогу поехать в город, так как уже слишком поздно, такси нет, и никто не отвезет меня до утра. Поэтому они пригласили меня следовать за ними в столовую на ужин. Я понятия не имел, где мой багаж, поскольку мы миновали зону прилета, но меня не слишком волновало, как и где я проведу эту ночь.

Был вечер 29 апреля 1976 года, и после долгих лет ожидания и изнурительного перелета я наконец оказался в сердце загадочного Китая. Волнение от осознания того, что я наконец-то попал в Запретную страну, не позволяло мне думать ни о чем другом, кроме как безропотно довериться разворачивающимся передо мной первым китайским впечатлениям. Запах, вкус, атмосфера Культурной революции витали в воздухе, смешиваясь с ароматами парафина и жасмина, а также – по правде говоря – с едким запахом чеснока, который я ощущал все сильнее с каждым вздохом двух маленьких хозяек, за которыми следовал.

Столовая аэропорта была уставлена большими круглыми столами. Вдоль стены, сложив руки, стояло около дюжины официанток в белых халатах, которые тут же дружно бросились к столику, накрытому на десять персон, куда меня только что усадили.

Я с любопытством огляделся, но других посетителей не заметил. Меня позабавило то, что я оказался окружен роем молодых девушек, жаждущих меня обслужить, – ситуация совершенно нереволюционная, но весьма приятная для гостя, приехавшего издалека.

Конечно, я не понимал их языка, а хостес переводили весьма невнятно, поэтому с кухни мне принесли невероятное количество еды, настолько большое, что я понял – они ожидали по меньшей мере десять обедающих, судя по числу блюд и их изобилию. Невозможно было представить, что я съем десять жареных яиц или смогу переварить три огромных блюда мяса, три рыбных блюда и три овощных, в дополнение к миске риса и горке пампушек. Даже десять бутылок пива были явным перебором для меня одного, и я смеялся, глядя,