Морской царь - Евгений Иванович Таганов Страница 22

— А правда, князь, что ты приказал за измену разрубить пополам одну из жён?

Казалось, что навострились не только глаза и уши «куриц», но даже их ноздри и языки, чтобы не упустить ни запаха, ни вкуса ответа Дарника.

— Вместе с ней пополам разрублена была её служанка, а также сам полюбовник со своим побратимом, — невозмутимо отвечал он.

— Значит, раньше ты был ещё более кровожадным, чем сейчас? — спросила Евла, не знавшая до сих пор об этом.

— Наоборот, раньше я был само великодушие, всех всегда прощал.

— Расскажи! — обрадованно попросила Калчу — жестокость кагана могла только поднять его вес в кутигурской Орде.

— Ты же помнишь княгиню Зорьку? — обратился к Евле Дарник.

— Конечно. Мать твоего княжича Тура, погибшая от чумы два года назад.

— Когда-то она попросила у меня то, что у вас, ромеев, называется развод. И я его ей дал. И она благополучно вышла замуж за одного из моих сотских, который позже умер.

— А после она приехала в Новолипов с княжичами Смугой и Туром и ты снова сделал её княгиней? — уточнила, сама с изумлением прислушиваясь к своим словам, Евла.

— Ульна, тогдашняя моя жена, знала о разводе Зорьки, поэтому, пока я был в походе, преспокойно завела себе полюбовника. Чувствуете разницу: Зорька попросила развод и лишь потом завела себе мужа, а Ульна сначала завела себе полюбовника, а потом стала дожидаться, когда я ей дам свободу.

— А дальше что? — вопрос вырвался у Эсфири и Лидии почти одновременно: у одной на словенском, у другой на ромейском языке.

— Две недели по возвращении я ничего не предпринимал, надеялся, что Ульна с сотским догадаются сбежать из Липова. А они не сбегали. Что ещё мне оставалось делать?

— А служанку и побратима ратника за что? — опечалилась Милида.

— Как за что? — в свою очередь удивился князь. — За то, что не уговорили их бежать. По-хорошему, надо было казнить ещё наместника Липова за то, что он всё это допустил, но тут я дал слабину. Говорю же, был тогда ужасно великодушным!

— Хорошо, а ты сам никогда не боялся, что какая-нибудь из твоих наложниц возьмёт и из ревности оскопит тебя? — Эсфирь больше сочувствовала Ульне и служанке, чем князю. — Что тогда будешь делать?

— Ну, во-первых, я скорее от этого дела истеку кровью; во-вторых, это будет для меня самая лучшая смерть на свете…

— Это почему же? — возмутилась и не поверила ему Калчу.

— Потому что тогда я умру князем, которого никто никогда не сумел победить. А сумели победить только таким предательством.

— А в-третьих? — с привычной подковыркой полюбопытствовала Лидия.

— В-третьих, мои воины наверняка прикончат не только ту, что убила меня, но и всех других моих наложниц, — любезно улыбнулся стратигессе Дарник. — Думаю, мой погребальный костёр будет весьма большим.

Советчицы молчали, впечатлённые последним княжеским доводом больше всего.

В другой раз затравку «стороннему» разговору задала Калчу, узнавшая о предстоящем переселении в Дарполь хемодских бондарей. Не стесняясь Милиды, заявила, что по-прежнему не понимает, почему князьтархан с таким уважением относится к хемодцам, к этим ремесленникам, что каждый день четвертовали по кутигурскому ребёнку. А сам при этом казнит за убийство малолетнего воришки славного ратника.

— Ты права, я действительно отношусь к ним с большим уважением, — видя напрягшуюся жену, пустился в объяснения Рыбья Кровь. — Дело в том, что я всегда с презрением отношусь к любым простолюдинам. Для меня любой простолюдин — это человек, у которого были ничтожные родители. Они не оставили ему ни богатства, ни чина, ни большого дела.

— Выходит, и ко всем своим ополченцам ты относишься с презрением? — поймала его на слове Эсфирь.

— Вовсе нет. Ведь они вырвались из своих простолюдинских семей и теперь своей кровью хотят подняться на новую, более высокую ступень.

— Это они тебе так сказали? — вставила, равняясь на более умных «куриц», Евла.

— Они этого могут и не понимать, но их поведение говорит именно об этом.

— А при чём тут тогда хемодцы? — напомнила о своём Калчу.

— Понимаешь, все аборики живут какой-то особой жизнью. Это действительно город не воинов, а ремесленников. Там каждая семья владеет отдельной мастерской и зарабатывает так, что им хватает денег и на доспехи, и на боевого коня, и на заморские шелка. Я как-то разговаривал с молодым хемодцем, спрашивал его: не хочет ли он повидать дальние страны, испытать своё мужество, прославиться как доблестный воин? Он говорит: «Нет, не хочу, я и так знаю, что жить в Хемоде — это самая большая честь, которая только может быть». То есть они не те, кто нападает, и не те, кто отступает и покоряется. А живут какой-то третьей жизнью. И мне просто интересно, как на них повлияет близкое соседство с Дарполем и ставкой. Заодно само присутствие рядом Хемода заставляет меня сделать Дарполь гораздо более выдающимся городом, чтобы хоть некоторые аборики сказали, что у нас им намного лучше. И видишь, первые бондари уже хотят к нам переехать.

— Это для тебя действительно так важно? — всё ещё сомневалась тарханша.

— А разве ты сама хотела бы, чтобы твои дети и внуки испокон веков только и колесили по степи, не имея ничего, кроме военной добычи, да и ту рано или поздно отберёт кто-то более сильный?

Уже со второго заседания все «курицы» стали наряжаться и намазываться благовониями так, что все окна и двери открывай, и быстро разделились на приятельские пары: Милида сдружилась с Калчу, а Эсфирь с Лидией, и лишь Евла осталась сама по себе, пытаясь присоединиться то к одной, то к другой паре и всюду получая отказ.

— Я не понимаю, почему они так, — жаловалась она на очередном любовном свидании князю. — Ну, Милида с Лидией меня к тебе ревнуют, а Калчу с Эсфирью почему нос воротят?

— Если хочешь, можешь, вообще туда не приходить, — предлагал Дарник. — Меня когда-то словенские князья тоже за безродного выскочку принимали. Ну и ничего, потом сами с удовольствием в гости приезжали.

— Ага, не приходи… Тогда я вообще кем стану? — возражала Евла.

В этом и состояла главная сила притягательности Курятника, которую Дарник сам до конца не понимал: все советчицы волей-неволей чувствовали себя вершительницами