Интимная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно Страница 19

Выйдя на пенсию, дядя стал проводить за чтением куда больше времени – еще и потому, что, в отличие от сестер, целыми днями просиживавших перед телевизором, включал его, только чтобы узнать новости. В свое время он отдавал предпочтение классике, но теперь читал и новые, экспериментальные книги, как итальянские, так и зарубежные, частенько рекомендуя что-то племянникам-подросткам. Это он заразил Аду страстью к Вирджинии Вулф. Они нередко спорили, ей больше нравилась «На маяк», ему – «Орландо», но оба сходились на «Трех гинеях» и «Своей комнате». Теперь его главным «литературным консультантом» стала Джиневра, девятнадцатилетняя дочка Грации, которая регулярно забегала в гости, чтобы не оставлять доктора наедине с Армеллиной: по воскресеньям и четвергам после обеда горничным и водителю предоставлялось полдня отдыха. Джиневра увлекалась научной фантастикой и познакомила дядю с роботами Азимова, романами Брэдбери и еженедельными карманными томиками «Урании», которые покупала в газетном киоске. Любопытство пожилого доктора казалось безграничным: так, например, покоренный романом 1969 года «Левая рука тьмы» американской писательницы-фантаста Урсулы К. Ле Гуин, он старался не пропускать ни одного нового перевода ее книг на итальянский. Ада, а позже и Джиневра находили книгу, в которой инопланетяне с планеты Зима в течение жизни не раз меняли пол, становясь, таким образом, матерями одних существ и отцами других, холодной, затянутой и довольно-таки неровной. Как бы то ни было, дядя Тан считал «Левую руку тьмы» шедевром. (А вот кто категорически не принимал рекомендаций Джиневры, так это Армеллина: в молодости большая поклонница Каролины Инверницио, Делли[49] и Лиалы[50], теперь она тоннами поглощала любовные романы Барбары Картленд и сентиментальные новеллы издательства Sonzogno, которые, правда, по ее словам, в последнее время стали совершенно бесстыдными.)

А еще в дядиной спальне появилось множество фотографий в рамках. Они были повсюду: на стенах, на полках. «Современные», уже знакомые Аде, – например, сделанные в Турине и Париже во время их знаменитого путешествия 1961 года: Лауретта в парике от Нино Бальдана, она сама с букетом в руках у входа на Пер-Лашез… Вот она в лавровом венке в день окончания университета, вот снимки всех племянников и племянниц в день свадьбы, а дальше их дети…

Но были и другие, заинтересовавшие Аду: она не припоминала, чтобы когда-нибудь видела их в дядином ящике. Одна, совсем старая, почти выцветшая, изображала годовалых близнецов на коленях у матери. Ада знала, что это дедушкина первая жена, которую звали Лукреция Малинверни. На фотографии они сидели на фоне декорации, фантастического пейзажа с тропическими растениями и попугаями: мать – в платье с оборками и двумя рядами пуговиц на груди, босоногие дети – в белых кружевных рубашонках. Девочка была подписана как Клоринда – в 1894-м, когда она родилась, это имя не казалось таким уж экстравагантным. Отец близнецов, Адин дедушка Гаддо, страстный поклонник «Освобожденного Иерусалима» Тассо, настаивал: будут Танкреди и Клоринда – как знаменитая пара несчастных влюбленных, над судьбой которых читатели пролили столько слез. Жена тщетно противилась: ей не хотелось называть дочурку именем женщины, которую из-за доспехов и воинской доблести все принимают за мужчину – в том числе и возлюбленный, Танкреди, убивающий ее в сражении, а после, открыв лицо, чтобы спросить имя, «и узнает, и нем, и неподвижен: о, страшный вид! О, роковая встреча!»[51]

«О, страшный вид! О, роковая встреча!» – повторяла про себя Ада, впервые прочтя поэму в университете. Подобные фразы, вроде гомеровского «И взаимно с тобой насладимся рыданием горьким», любил иронически цитировать дядя Тан. Но произведение, в честь которого он получил имя, дядя никогда вслух не читал. А сестру, рассказывала Армеллина, дома всегда звали Линдой.

На другой фотографии, длинной и узкой («американского формата», как было подписано внизу), близнецы Бертран, уже лет пяти или шести, пытались уместиться на капители гипсовой колонны, прижимаясь друг к другу, чтобы не упасть. Сходство между ними казалось столь разительным, что, не будь они мальчиком и девочкой, впору было принять их за двойняшек. Правда, одеждой они теперь различались: платье девочки сплошь состояло из кружев, оборок и воланов, так что, видимо, с учетом его размера и веса она действительно могла рухнуть с пьедестала.

Фото в овальной рамке, висевшее на стене, снова запечатлело двух детей рядом, в одном кресле с резными деревянными подлокотниками. Оба одеты в траур, у Линды на голове сложная конструкция из волос (сплошные локоны!), закрепленная над правым виском черным бантом.

На четвертом незнакомом снимке близнецы, уже подростки, в почти одинаковых матросских костюмчиках, только подчеркивающих их необычайное сходство: не отличишь, если бы не водопад светлых кудрей Клоринды.

На пятом дяде Танкреди пятнадцать, он в неудобном костюме для путешествий, у ног дорожный сундук, рядом кутается в плащ молодая женщина. Фото сделано явно не в студии, а на улице, на пирсе Ливорно, и потому несколько размыто. Вдали на заднем плане угадывается контур корабля, который отвезет их в Донору.

Ада никогда раньше не видела Армеллину в молодости, хотя и здесь ее черты лица были трудно различимы, а огромный, безразмерный плащ скрывал фигуру. Высокая, это да, и выглядит старше своих двадцати.

Наконец, на стене висела увеличенная фотография без рамки, вроде постеров, которые Ада так любила в юности: портрет Линды почти в натуральную величину, одной, в возрасте лет девяти – видимо, до смерти матери, иначе она была бы в трауре. Исключительно резкое для своего времени фото: можно рассмотреть каждую ресничку, светлые, почти прозрачные глаза, ямочки на щеках, маленький медальон на темной ленте, висящий на шее, пуговки на груди…

Почему же дядя Танкреди, столько лет храня их в ящике, почувствовал необходимость воскресить образы своего далекого прошлого?

– Я старею, Адита. А старикам приятно возвращаться в детство, – ответил он, доставая из комода и протягивая племяннице черную бархатную коробочку: – Эту я обрамил специально для тебя. Мне будет приятно, если ты ее сохранишь.

В коробочке, в изящной овальной рамке, черепаховой с серебром, лежал оригинал выцветшей фотографии, увеличенную копию которой Ада первой заметила на стене. И здесь тоже маленькая Линда смотрела в объектив с озорной улыбкой, словно поддразнивая глядящих на нее и заявляя: «У меня есть тайна, но вы ее никогда не узнаете».

Дядя коснулся руки Ады, державшей фотографию, и заметил кольцо, которое она так и забыла снять.

– Обновка? Ты изменила отношение к драгоценностям? Правда, колечко – это мелочь, но на бижутерию вроде бы не похоже. Настоящий антиквариат – я бы сказал, вторая половина XIX века. Джулиано подарил?

– Нет, это Дария нацепила его мне на палец, чтобы я не забыла вернуть. Мы нашли его на столе в Кембридже, надо отправить обратно девушке, которая его потеряла. Кстати, можно мне позвонить в Манчестер?

Телефон у дяди Тана вот уже десять лет стоял на тумбочке у кровати. Ада набрала номер международной телефонной станции и позвонила семейству Йодиче – вроде бы время более подходящее для звонка. Но и на этот раз никто не ответил.

В последующие дни она неоднократно пыталась дозвониться, но результат всегда был один и тот же. Конгресс в Кембридже давно закончился, Эстелла уже должна была вернуться домой. Может быть, они всей семьей уехали в отпуск. Или, может, в Неаполь. Или тогда, в Кембридже, записывая номер в молескине, Эстелла ошиблась в одной цифре, и Ада все это время звонила не туда. В конце концов она решила подождать дней двадцать, а потом попробовать еще раз.

Между тем колечко начало ее беспокоить: кожа под ним иногда слегка зудела, заставляя потирать палец, оно цеплялось за одежду и за волосы при расчесывании, к тому же напоминало о тех днях в Кембридже, которые Ада предпочла бы забыть. Поэтому она отправилась в ванную, с помощью мыла сняла кольцо и положила его в бархатную коробочку с портретом Клоринды, а саму коробочку – в чемодан, чтобы не забыть забрать в Болонью.

6