Кавказская слава России. Время героев - Владимир Александрович Соболь Страница 19

Гассан-ага обтер лопастью башлыка вспотевшее, испачканное лицо и поскакал прочь, созывая и выстраивая свою тысячу для очередного броска.

Авангард казикумухцев ждал очередного приступа. Туман поднялся, солнце свободно разбросало косые лучи по равнине, и Абдул-бек хорошо различал ряды мадатовской конницы, подходящие ровной рысью, готовые к решительному броску.

– Держи коня, – бросил он Дауду, скользнул вниз, одновременно выхватывая ружье из чехла. Длинный тонкий ствол крымской винтовки удобно лег у передней луки. Дауд, свесившись с седла, железной рукой держал жеребца под уздцы. Абдул-бек выдохнул и медленно повел мушку, выцеливая всадника, гордо ехавшего в центре первой шеренги. Потянул крючок, хлопнул выстрел, кюринец приподнялся на стременах и тут же повалился назад, хватая руками воздух.

Наступающие сотни смешались, сгрудились вокруг убитого командира и начали подаваться назад.

– Не стреляйте, – крикнул Абдул-бек, поднимаясь в седло. – Берегите пули. Они могут кинуться тут же.

Но он знал, что его не послушают. Четвертый раз отразили они атаку, а теперь каждый воин желал достать врага шашкой или кинжалом. Да и сам бек в душе свирепо жаждал того же…

Валериан видел, как вдруг смешалась атакующая конница, сбилась в кучу, пошла назад, в сторону. Из толпы выскочил всадник, бешено нахлестывая коня, подлетел к генералу.

– Убили Гассан-агу! – крикнул он, изо всех сил пытаясь удержать коня. – В сердце. Пуля. Даже ничего не сказал.

– Ай, жалко мальчишку! – вырвалось у Валериана, но он тут же оборвал себя и поморщился: нельзя поддаваться ни гневу, ни скорби, генерал должен жалеть людей после боя. – Якубовича ко мне!

Лихой штабс-капитан подскакал с обнаженной шашкой, откинувшись в седле, готовый уже рубить.

– Капитан, за вами они пойдут! Ударьте, сбейте их, отбросьте. Мы должны оттеснить их к горам!

Молча откозыряв, Якубович поднял коня свечой, повернул и унесся к кюринцам. В чистом утреннем воздухе Мадатов хорошо видел, как он чертом вертится посреди взбаламученной массы, крутит над головой шашкой. Выскочил из толпы, стал, несколько пуль ударили в землю рядом. И потихоньку-потихоньку кюринцы потекли вслед новому командиру; сначала по одному, потом десятками, а после все десять сотен, или сколько их осталось после первых несчастливых атак, весь авангард отряда Мадатова навалился на врага, тоже устремившегося навстречу…

Остались бы люди Абдул-бека на месте, возможно, они и четвертый раз отбили атаку мадатовской кавалерии. Но выдержки у них было куда меньше, чем храбрости. Чудовищное облако пыли поднялось над местом, где столкнулись тысячи воинов; Валериан уже не видел ни Якубовича, ни зеленого знамени, под которым рвался в схватку русский штабс-капитан, только слышал единый вопль бога войны, в который сплелись крики людей, ржание их лошадей, стук копыт, лязганье отточенной стали. И только по тому, как стало перемещаться серое облако, он понял, что драгуну удалось потеснить конницу лаков. Сейчас они отодвинутся еще дальше, уйдут влево, к отрогам хребта, и совершенно откроют выход на плоскость. Он повернулся отдать приказание, но Аслан-хан уже стоял рядом, упреждая его желание.

– Гассан-ага убит, – начал Валериан без обиняков. – Мне жаль его. Он был храбрым человеком и мог стать отличнейшим офицером.

– Он был моим братом, – коротко ответил кюринский властитель.

Валериан взглянул ему прямо в глаза: знает ли Аслан-хан, чья пуля пробила сердце его сводного брата? Но тот мрачно и твердо встретил взгляд генерала. Сейчас не время было заниматься расспросами.

– Я поставил над его людьми Якубовича.

– Он тоже храбр и еще более опытен.

– Он сбил людей Сурхай-хана и теснит их все дальше. Пройдешь быстро мимо него и потом развернешься к горам. Пусть они поднимаются выше, пусть оторвутся от Якубовича, пусть уходят к Кази-Кумуху. Но только пусть не мешают моим батальонам идти к Хозреку.

– Ты сказал!

Аслан-хан поклонился, отъехал в сторону, а через несколько минут земля дрогнула, и вороной под Валерианом шарахнулся в сторону, когда мимо пошли сотни и тысячи всадников татарской милиции: карабахцы, ширванцы, шекинцы. Сначала молча, молча, потом загикали, завизжали, все громче и громче, все отчаяннее понукая лихих коней, приведенных с равнины.

Ван-Гален остановил лошадь, соскочил вниз, раздвинул подзорную трубу и положил ее на седло.

– Ну! Куда? Скорей! – торопил его Мартыненко. Майор не намеревался быть грубым; ему просто не хватало французских слов, чтобы составить длинные фразы.

Дон Хуан, не отвечая, медленно вел трубу вдоль стен Хозрека. Пушечки стояли за парапетом, но они были совсем не опасны. А вот длинные винтовки защитников крепости могли убрать орудийную прислугу много раньше, чем ядра обрушат камни, искусно сложенные и обмазанные высохшей глиной. Рва перед стенами не было, по крайней мере, такого, какой Ван-Гален привык штурмовать в Европе. Несоразмерная работа была – добить эту скалу, начинавшуюся в полуметре под слоем нанесенной ветром земли, желтой, сухой, совершенно не плодородной. Но шла, тянулась, опоясывая Хозрек, длинная тонкая щель, разлом, который сама природа, сами горы приготовили, чтобы помочь своим жителям. Внутри щели копошились люди, перебегали с места на место, дон Хуан видел только мохнатые головные уборы, значит, глубина оврага позволяла стрелкам стоять в полный рост. «Какие параллели, – посмеялся над собой дон Хуан, – какие там правила инженера Вобана [26]! Только штурм, прямой, отчаянный, под пулями, от позиции и прямиком к стенам».

Он повернулся, наконец, к майору.

– Пушки туда. – Говорил дон Хуан отрывисто, выбирая самые простые слова. – Там ядра полетят дальше, чем пули. Но как тащить? Колеса – нет…

По обе стороны дороги, ведущей к главным воротам, равнина была так изрезана, изрыта, смята, будто бы какой великан нарочно сжимал ее толстыми, заскорузлыми пальцами.

– Не твоя печаль, дон Иван! – пробормотал Мартыненко уже по-русски и подозвал Синицына, капитана, что командовал батареей.

Артиллеристы зашевелились, закричали, забегали, и спустя полчаса восхищенный Ван-Гален увидел, как орудия, одно за другим, покатились к намеченной им позиции. Стволы в семьсот килограмм без малого ловко сняли с передков и лафетов и поставили на катки. Огромные бревна напилили заранее и везли на специальной повозке как раз для такого случая. Волы тянули усердно, люди подталкивали с боков, а специальная команда выхватывала освободившийся балан и заносила вперед, подкладывая под казенную часть.

За полтора часа четыре двенадцатифунтовые пушки перетащили, водрузили опять на лафеты и изготовили к бою. Защитники крепости пробовали помешать работе, стреляли разрозненно, беспорядочно, но пули, как и предполагал Ван-Гален, почти все падали, обессилев, не долетев метров десяти – двадцати. Только одному