Великая охота на ведьм. Долгое Средневековье для одного «преступления» - Людовик Виалле Страница 14

Когда среди бедствий гибнущего мира, о коих, – о горе! – мы не столько читаем, сколько переживаем [их], Ветхий Восход, [пораженный] проклятием своего падения, расшатывая церковь, которую Новый Восход, человек Христос Иисус оплодотворил, окропив своей кровью, не перестает [он, т. е. дьявол] отравлять [ее] скверной различных ересей от [самого] начала. Особенно старается [он] во время наше, когда вечер мира клонится к закату и возрастает человеческая злоба, [ибо] узнал [он] во гневе великом, как Иоанн свидетельствует в «Откровении», [что] немного ему остается времени [Откровение 12:12]. Потому и делает [он так, чтобы], в поле Господнем иногда произрастало необыкновенное еретическое нечестие, ересь колдуний, говорю [я], названная [так] по главенствующему полу, что, как известно, в ней процветает; [ересь], которая замышляет бесчисленные происки, такие, однако, что по отдельности страшно помыслить, чрезмерно отвратительная [для] Бога, и [для] всех, верных Христу, ненавистная. Исполняется [эта ересь многими] усилиями, воистину согласно договору с Преисподней и союзу со смертью[Парафраз Ис. 28:15], ради коих, [они], наиотвратительнейшие рабы, обрекают себя мерзости порочного удовольствия. Сверх того, она [ересь], теми [усилиями], которыми причиняют [они], ежедневные бедствия людям, скотине и плодам земли, с позволения Бога и с помощью демонической силы[40].

Приведенным выше строкам, что кажутся нам совершенно бредовыми, вторит больше века спустя Анри Боге, бывший с 1596 по 1619 год великим судьей принадлежавшего церкви и практически независимого владения Сен-Клод во Франш-Конте; в получившей широкое распространение книге «Рассуждение о ведьмах» (Лион, 1602) он пишет:

Я заклятый враг ведьм. Я никогда не пощажу ни одну ведьму как из-за ее отвратительных мерзостей, так и из-за того, что число их множится с каждым днем. Иногда мне кажется, что мы живем во времена Антихриста.

Таким образом, на рубеже XIV–XV веков настал момент, когда борьба против ритуальной магии интеллектуалов, вызывающих демонов, – магии, служившей больше для сведения счетов и расценивавшейся как нечто среднее между искусством манипуляции и верованием, как это было во время посмертного процесса, начатого легистами короля Франции против Папы Бонифация VIII, где на первый план выдвинули договор Папы с сатаной, – отошла на второй план, выставив вперед борьбу о злокозненной магией, бытовавшей среди простонародья.

Можно ли не сблизить это явление с изменением, касающимся власти слов, Virtus verborum? Беатрис Делоранти показала, что с 1230 года и до начала XV века некоторые авторы пытались объяснить колдовство – иначе говоря, некое воздействие, оказываемое на расстоянии при помощи силы слов – естественной причиной, что придавало этому дозволенный характер. Начатое Гильомом Овернским, склонявшимся, скорее, к демонической трактовке волшебных чар, кульминационной точки это рассуждение достигло в 1370 году в трудах Николя Орема, чье представление о них склонялось к вполне естественной трактовке; Орема поддерживали немногочисленные, но очень известные философы, такие как Роджер Бэкон и Фома Аквинский. Это «натуралистическое отступление», как назвала его Беатрис Делоранти в работе «Сила слов»*, завершил Жан Жерсон, противник любой естественной интерпретации чародейства. Дискуссию не возобновили, но это не значит, что все без исключения интеллектуалы XV века поддержали тезис о демоническом происхождении колдовства, не говоря уже о тех мужчинах и женщинах из народа, которые это колдовство использовали… Понятно, что «демонологизация», привычно заработавшая в течение XIV века, отныне завладела местом, отведенным природе, а следовательно, разуму. Поэтому вклад в осмысление ведовства, внесенный врачами Пьетро да Альбано, которого не раз навещала инквизиция, и Джентиле да Фолиньо, скончавшимися, соответственно, в 1316 и 1348 годах, остался невостребованным, ибо во второй половине XIV века медицинский дискурс по этому вопросу уже не имел широкой аудитории. Трактаты Аристотеля (особенно «Физика»), заново открытые в это время, тексты других древнегреческих авторов, а также сделанные на Иберийском полуострове и в Южной Италии переводы трудов мусульманских мыслителей, таких как персидский врач Авиценна, сыграли в этом главенствующую роль.

За вопросом о колдовстве вставал вопрос о воздействии на расстоянии; составляющей этого воздействия являлась власть взгляда: fascinatio. Запомним как следует это слово, ибо мы его еще не раз встретим, равно как и врачей: в своем Dyalogus in magicarum artium destructionem, опубликованном в Лионе около 1500 года, врач Симфорьен Шампье, вслед за Марсилио Фичино, станет рассматривать fascinatio как болезнь, происходящую из естественных причин, а «чарующих взглядом» мужчин и женщин, обвиненных в колдовстве и убежденных в том, что они принимали участие в шабаше и совершали злодеяния, – как жертв «силы воображения», за которой кроется хитрость дьявола.

В 1409 году Папа Александр V, избранный на соборе в Пизе, по просьбе инквизитора Авиньона и прилегающих областей осудил быстро распространявшиеся «новые секты». Иоганн Нидер, напоминавший в «Муравейнике» о процессе в Болтингене (диоцез Лозанны), и анонимный автор Errores Gazariorum считали существование секты совершенно реальным. Принадлежность к секте уравнивала всех учеников Сатаны и при определении степени их вины избавляла судей от тонких различий, равно как и от смягчения приговора: враг слишком безжалостен и беспощаден, и оказывать милосердие было бы безумием. Во всяком случае, только изобличение поставляло имена участников шабаша, потому что шабаш являлся единственной возможностью для колдунов и ведьм познакомиться друг с другом; таким образом, процесс отталкивался от участия в шабаше и причастности к колдовской секте, вне зависимости от того, обвинялся ли изначально подсудимый в самых ужасных преступлениях, таких как умерщвление детей, или же в мелкой порче, зловредном чародействе, от которого скисало молоко, подгорали хлебы или начинался понос.

В 1419 году в Люцерне мужчина стал жертвой одного из первых процессов, где прозвучало слово «ведовство» (Hexereye); в это время как раз начинались первые организованные кампании по борьбе с ведьмами. Типичный образ ведьмы нового времени определился, хотя даже в середине XV века он еще не обрел четких контуров: если в 1442 году на процессе в Тулузе слово «шабаш» использовали для обозначения именно собрания колдунов, вера в «дьявольскую метку», например, утвердилась только в начале следующего века. В 1484 году папская булла Summis desiderantes affectibus, которую Инститорис и Шпренгер опубликовали в качестве предисловия к своему «Молоту ведьм», стала сигналом к преследованиям не только на землях, прилегающих к Альпам, но и в Рейнской области Германии.

Рождение психоза

В конце XIV и начале XV века происходит ускоренное осмысление предстоящей борьбы, где инквизитору отводится роль одновременно и исполнителя, и свидетеля. Изменение ментальных позиций кажется своего рода интеллектуальным регрессом клириков и культурных элит, но оно неотделимо от сложного контекста, характеризующего эпоху, когда свирепствовали эпидемии чумы и иных заболеваний, а христианский мир делился на сторонников Папы, обосновавшегося в Авиньоне,