Проклятье Жеводана - Джек Гельб Страница 14

Недовольно рыкнув себе под нос, я поднялся с кровати и подошел к окну. До зари было еще далеко, и тяжелый вздох сорвался с моих губ. Недовольно скрестив руки, я поглядел на свою кровать, и чем дольше я любовался изломанным и пластичным рисунком измятых простыней, тем больше уверялся в том, что нынешняя ночь станет для меня бессонной.

Причина горячего полубезумного пробуждения заключалась как раз в излишней мягкости моего ложа. Тело как будто проваливалось сквозь. Подобные «падения» чудятся не мне одному, и исключительного в том ничего нет. Однако, когда я совладал с собой и сел в кровати, надеясь, что проснувшийся рассудок все расставит по местам, меня постигло чудовищное разочарование.

Я так и не решусь утверждать, вещи ли проходили сквозь меня, будто бы не имели никакой в себе материальной структуры, либо я обратился пустым местом, не более чем призрачной тенью. Быть может, кому иному придет на ум еще более вразумительное объяснение, но не мне.

Не чувствуя ни себя, ни окружающей меня реальности, я силился не поддаваться оглушительному приступу ужаса и отчаяния, нахлынувшему на меня ни с того ни с сего. Мне пришлось со страхом хвататься за одеяло и простыню, прежде чем ощущение реальности ко мне вернулось. Я так и стоял, пытаясь все еще совладать с пережитым ужасом, когда в коридоре послышались шаги. Закатив глаза, я поджал губы. Меньше всего мне хотелось перебудить весь замок, а особенно моего папу, который всегда страдал чутким сном.

Именно он, мой дорогой отец и глава семейства Готье, стоял на пороге моей спальни, накинув бархатный халат поверх белой сорочки. Подле него стояла служанка, которая, очевидно, и подняла графа посреди ночи, испугавшись криков из моей спальни.

– Все в порядке, – произнес я, упреждая вопросы родителя. – Прости, что разбудил.

– Ты кричал? – встревоженно спросил отец, заглядывая мне в глаза.

– Нет, я не… В смысле, я не знаю, – пробормотал я.

Кажется, эти слова только, напротив, усугубили его опасения.

– Этьен, мне страшно оставлять тебя одного, – с тяжелым вздохом признался отец. – Эти припадки не прекратились после Алжира, вопреки твоим заверениям.

– Пап, я не рехнулся, – отрезал я.

– Если так продолжится, рехнемся мы оба, – хмуро произнес он.

Я невесело усмехнулся. Отец было жестом пригласил меня сесть на край кровати и сам направился к ней, но я пригласил его сесть на длинный жесткий диван с низкой спинкой, что стоял вдоль стены под растянутым над ним гобеленом.

Я опустился, прислонившись затылком к холодному камню, чувствуя, как прохлада проходит сквозь меня, успокаивая беспокойный ум. Согласившись со мной, он сел подле меня и тяжело вздохнул, сложив руки перед собой в замке, а локти уперев в колени.

– Что с тобой случилось в Алжире? – осторожно спросил он.

По спине пробежал холодок, и я сам не заметил, как мои руки вновь затряслись, как при лихорадке. С губ сорвался резкий хриплый смешок, а плечи дрогнули в каком-то даже мне непонятном жесте.

– Я вам все сказал, – произнес я, проводя рукой по лицу, – но вы не верите.

– Как нам поверить? – спросил отец. – Как? Люди прочесали все побережье, там не было ни хижины, ни катакомб. Ты же был там, Этьен? Ты же сам привел нас к пустым скалам.

– Ага, – усмехнулся я, подавшись вперед и обхватив голову руками. – Запри меня уже в дурдоме среди безумных лунатиков.

– Прекрати, – хмуро возмутился отец. – Не смей так говорить, Этьен. Зря я поднял это…

Я перевел взгляд на отца и совестливо сглотнул.

– Пап, – произнес я и, как только он обернул свой изможденный взгляд на меня, продолжил: – Мы оба слишком устали. Надо отдохнуть.

Он сделал глубокий вдох и кивнул. Может, я обманывал себя в царящем вокруг полумраке, но мне хотелось верить, что отец слегка улыбнулся, самым краешком губ.

– Что бы там ни случилось, пускай забвение сожрет былое, – произнес я, потягиваясь и разминая шею.

– Поэтично, – по-доброму улыбнулся отец.

* * *

Привезя из Алжира диковинные драгоценности, расписанную вручную плитку и яркие краски, которых не мог сыскать в Европе, я привез оттуда и демонических призраков, с которыми мне предстояло теперь как-то уживаться.

Столкновение с разноглазым мясником Жаном и его чудовищами не могло не сказаться на мне, как бы сильно я того ни желал. Но моя жизнь продолжалась здесь, на севере, вдали от проклятого утеса, вдали от каменистого побережья, на котором под палящим солнцем гнила дохлая рыба, а черномордые гиены рыскали с дозволения своего хозяина.

Не зная природы своих страхов, я должен был изобрести от них спасение. Мне пришлось пойти на поводу у собственных предчувствий, ибо я не знал иной борьбы с приступами бессонницы и этого состояния, когда я становился бесплотным призраком. В особо жуткие эпизоды меня вело настолько, что я даже, помнится, мог видеть себя со стороны.

Вот тут я точно понял, что Алжир стал роковой точкой в моей жизни, и я, наивный юноша, даже представить себе не мог, насколько это путешествие определит мою дальнейшую судьбу.

Сейчас же я остался один на один со своими душевными недугами, и решение даже мне казалось причудливым, чего уж говорить о моем несчастном отце?

Я велел постелить мне прямо на холодном каменном полу. По моему замыслу, мое тело, изнеженное мягкими и податливыми перинами, будет много строже относиться к законам реальности, если будет постоянно ощущать более жесткую опору под собой.

На удивление это помогло, хоть и не сразу. Первые несколько ночей я крутился, все избирая позу, как бы не упираться о камень. С раннего детства я был тем самым мальчишкой, о котором говорят «кожа да кости». Сейчас мое сложение несколько поправилось, но худоба, присущая нашему роду, сейчас давала о себе знать.

Ночь на четвертую я подумал – не бросить ли всю затею? Меня почти что одолела стыдливая глупость этой борьбы с врожденной костлявостью.

На пятую ночь я поклялся бросить глупую мысль и спать по-человечески, в кровати, на мягкой перине, как подобает любому юноше моего происхождения, но на шестую ночь остался спать на полу, решившись все завершить поэтично на седьмую ночь.

Когда я проснулся, я сел на полу и тупо смотрел перед собой. Перебрав все тщетные попытки припомнить свой ускользающий, и, видимо, навсегда ускользнувший, сон, я внезапно пришел к озарению.

Вот уже прошла первая неделя с тех пор, как я вернулся из Алжира, чтобы меня, да и несчастных близких, не ужасали мои полуночные вопли и