Проклятье Жеводана - Джек Гельб Страница 13

Я вдыхал спокойный вечерний воздух. Глубокий вздох напомнил об отбитых ребрах, что заставило поморщиться, а в глазах ненадолго потемнело.

Когда мы развернулись в сторону моря, я тяжело встал на месте и мотнул головой.

– Жан, я не преодолею спуск по утесу, – произнес я.

– Мы пойдем к другому берегу, – заверил меня Шастель.

Я слабо улыбнулся и кивнул.

Жан не обманул меня, и мы в самом деле не стали идти к крутому скалистому утесу и дикой бухте.

Вместо того мы пошли другой тропинкой. Я смотрел себе под ноги, которые едва-едва волочились от усталости.

Мы вышли на другой берег, более длинный и открытый. Жан молча кивнул на старую лодку, которой, судя по ее состоянию, уже не суждено пуститься вплавь. Мы сели, будто бы на весла, и стали смотреть на закат, который догорал в высоком-высоком южном небе.

Водную гладь рассекали шхуны и фрегаты. Отсюда они казались моими игрушками, которые прямо сейчас где-то пылятся уже несколько лет в далекой Франции.

Блеснула первая звезда.

Жан шевельнулся и вздрогнул. Он взял меня за руку, довольно грубо и болезненно развернув ладонью к себе. Мясник снял с пояса ключ, открыл замок и похлопал меня по плечу.

От боли снова потемнело в глазах, и я не понимал взгляда. Я потер запястье, избитое и потертое неровными звеньями.

– Ну что, Этьен? – спросил Жан и глубоко вздохнул.

Цепь грохнула на пол, и Шастель принялся отстегивать собственную руку.

– Спасибо, Жан, – кивнул я, поднимая взгляд на одинокую звезду, что плыла в вечеряющем небе.

Шастель глухо усмехнулся, резко тряхнув головой и убирая жесткие пряди назад.

– Нет, правда, – угадав насмешку мясника, произнес я, прикрывая веки.

Заламывая пальцы, я слушал ласковый прибой и отдаленный крик чаек. Резкий грохот вновь раздался прямо передо мной. Признаться, я был удивлен, когда увидел свое оружие, брошенное мне под ноги.

– Твое, – Шастель кивнул впереди себя.

– А толку? – улыбнулся я, поднимая пистолет.

Жан улыбнулся, вставая со своего места. Потянувшись, он вновь хрустнул шеей.

– Гуляй, – произнес Жан, тряхнув плечами.

Я поднял на него взгляд и сглотнул, хмуро сведя брови.

– Гуляй, – уже приказал он.

Мое недоумение сковывало меня.

– Тебя зверь жрать не стал, – бросил Жан, выступая прочь из лодки. – Что-то с тобой не так, Этьен.

С этими словами он ушел прочь, оставив меня одного на берегу.

* * *

Прошло два дня с того момента, как люди моего отца нашли меня на каменистом берегу, в лодке.

Помню, как я в порыве неутолимой жажды припал к кожаной фляге, выпив за раз больше собственного предела. Люди слишком поздно отстранились, и меня стошнило желчью и кровью.

Я не помнил дороги ко дворцу, но как только меня оставили в покое, я провалился в глубокий сон. В моей памяти живут смутные отголоски разговора с отцом, но никакого содержания в моем сознании не сохранилось.

До сих пор боюсь, что сболтнул чего лишнего о тех видениях, которые мне явились, о звере, что рыскает в здешних краях под покровом беспробудной тьмы и о разноглазом мяснике, чья воля смиряет диких зверей.

Мой сон был крепок и безмятежен, а проснулся я на полу вместо мягкой кровати. Судя по ушибленному боку и синяку на руке, я грохнулся, пока ворочался от забытого кошмара. Мутный разум гнетуще и мучительно обращал меня в реальность.

Мы собирались отправляться со дня на день, как только кузен вернется с охоты. Он прочесывал побережье с группой охотников, выискивая преступника. Я содрогался от мысли, что такой человек, как мой кузен, вышел на охоту на такого человека, как Жан.

Мне было сложно представить, кто из этих смельчаков находится в большей опасности.

В конце концов, я убедил отца, что мы и так задержались в этом проклятом Алжире, и нам пора возвращаться домой любой ценой.

Отец внял моим уговорам, в отличие от кузена, связь с которым мы поддерживали через посыльного, – сам Франсуа не возвращался в город, а жил в лагере, где-то там, на восточном утесе.

Моему отцу хватило решимости отдать приказ, вернуть Франсуа любой ценой. В итоге пришлось буквально притащить его к кораблю, который был готов к отплытию, и мы ждали лишь кузена.

– Я подстрелил его! – негодовал Франсуа, когда я пришел его навестить. – Мы взяли кровавый след, и собаки четко вели нас!

Мой искренний интерес всецело отражался на моем лице, когда я подсел ближе и внимал каждому слову.

Франсуа сокрушенно опустил руки и тяжело вздохнул, мотая головой.

– След четко вел нас до равнины, а потом собаки, верно, почуяли еще что-то… – вздохнул кузен, разводя руками. – Бесполезная скотина… на них нашла трусость, за такое охотничью псину по-хорошему стрелять надо…

– Вы же не… – затаив дыхание, спросил я.

– Нет, – отмахнулся Франсуа. – Еще пулю тратить на этих шавок…

У меня от сердца отлегло.

– Может, они почуяли какого-то хищника, вот и затрусили? – предположил я.

– Какая разница… Этот ублюдок, который похитил тебя, все еще на свободе… – бормотал Франсуа.

Я положил руку на плечо брату.

– Доверь месть Господу Богу и душу свою не отравляй бременем сим, – зачитал я по памяти нашего проповедника.

– Аминь… – устало выдохнул кузен, окидывая меня добрым взглядом.

Мы крепко обнялись, и хоть мое тело заныло разом всеми ушибами, причиненными мне накануне, я закрыл глаза на эту боль, боясь смутить своего любимого кузена. Не знаю, подозревал ли Франсуа в полной мере, чем рискует, прочесывая горы, но этот поступок сильно отпечатался в самой глубине моего сердца. Мы отплыли, оставляя позади Алжир, проклятый утес и того жуткого разноглазого мясника с рынка, которого я вспомню еще не раз.

Часть 2. Albedo[2]

Глава 2.1

1752 год.

Франция.

Поместье семьи Готье.

Дыхание никак не хотело восстанавливаться. Как будто сердце, легкие, все нутро горело, рвало и ломилось в болезненной метаморфозе, а ведь любой значимой метаморфозе следует быть болезненной. Разбудил ли кого-то мой крик – неизвестно. Сердце, хоть и успокаивалось постепенно, все