Корейская война 1950-1953: Неоконченное противостояние - Макс Гастингс Страница 15

из того, что наша страна сделала или могла бы сделать в разумных пределах своих возможностей, не изменило бы результата; ничего из того, что нашей страной не было сделано, этому не способствовало. Все это предопределили внутренние китайские силы, на которые наша страна пыталась повлиять, но не сумела. Решение было принято внутри Китая, пусть и безальтернативное.

Однако теперь пришло время сенатора Джозефа Маккарти. Согласно подсчетам института Гэллапа, 39 % американцев считали устроенную республиканцем из Висконсина «охоту на красных ведьм» – преследование чиновников Госдепартамента, «сдавших» Китай коммунистам, – «хорошим делом». По словам лучшего биографа Маккарти, «политическая атмосфера весной 1950 года была такова, что факты и логика часто не имели значения». Сенаторы Бриджес, Ноулэнд и Маккарран выступили с заявлением, в котором осудили Белую книгу Ачесона по Китаю как «1054-страничное описание желаемой, ничего не значащей политики, которая привела лишь к тому, что Азия оказалась под угрозой советского завоевания, создав тем самым угрозу миру во всем мире и безопасности нашей собственной страны». «Все больше республиканцев приходили к убеждению, что маккартизм – это их пропуск к политической власти, и намеревались поддерживать охоту на ведьм, пока в газетах продолжают громить правительство». К этому времени – в середине второго президентского срока Трумэна – его уже обложили со всех сторон, распиная за якобы слабое противодействие коммунистической угрозе как в собственной стране, так и за рубежом.

Сам Трумэн все больше убеждался, что советские люди рисковые, авантюристы, которые ринутся напролом по всем фронтам, где найдут хотя бы малейшую брешь. В 1950 году память о 1930-х была не просто жива в сознании большинства западных политиков, но влияла на ход их мыслей. В этот исторический период, когда ближайшие советники американского президента считали главной ареной мировых событий Европу и именно на ней сосредоточивали свое внимание, провал политики умиротворения диктаторов не давал им покоя и определял их политическое мышление. «Мы проигрываем холодную войну», – предупреждал Трумэна Бернард Барух в апреле 1950 года. Джон Фостер Даллес согласился занять должность в правительстве только при условии, что «против коммунистической угрозы» будут приняты «профилактические конструктивные меры». Совместная исследовательская группа Госдепартамента и Министерства обороны, возглавленная Полом Нитце, в первые месяцы 1950 года представила критический доклад о задачах американской внешней политики (директиву СНБ-68), в котором призывала значительно увеличить расходы на оборону. В нем цель Советов определялась как «полное свержение или насильственное уничтожение государственного аппарата и общественного устройства в несоветских странах и замена их аппаратом и строем, контролируемыми Кремлем и подвластными ему». Джордж Кеннан и Чип Болен, два ведущих американских специалиста по Советам, оспорили утверждения, сделанные в докладе Совета национальной безопасности. Они доказывали, что в действительности Москва ведет себя гораздо осторожнее, чем преподносится в этом документе. Но Ачесон принял СНБ-68. Главный вывод доклада о том, что Советскому Союзу необходимо бросать вызов везде, где бы в мире он ни предпринял очередное наступление на свободу, стал частью политики администрации Трумэна.

Как бы там ни было, правильно или неправильно Вашингтон оценивал намерения СССР, самое серьезное обвинение в адрес правительства Соединенных Штатов в 1950 году заключалось в том, что оно опрометчиво задалось целью, прежде чем озаботилось средствами. После Второй мировой войны вооруженные силы Штатов были не просто ослаблены – они были близки к развалу. С 1947 по 1950 год Комитет начальников штабов снова и снова предупреждал президента, что в дипломатических обязательствах Америки он выходит за пределы военной мощи, необходимой для их выполнения. Среди блестящих интеллектуалов, окружавших президента, меньше всех выделялся министр обороны Луис Джонсон. Политтехнолог, мастер по привлечению и выколачиваю пожертвований, позер, Джонсон сколотил неплохой политический капитал на впечатляющей экономии военного бюджета. Однако именно вследствие политики Джонсона, одобряемой Трумэном, к июню 1950 года формирования Макартура в Корее недосчитывались 62 % огневой мощи пехоты и 14 % танков; 80 % шестидесятидневного запаса вооружения оказалось непригодным для использования, а армия в Японии располагала боеприпасами только на 45 дней. Признание отчаянной недостачи в армии Макартура и послужило тому, что Министерство обороны согласилось вывести Корею из зоны ответственности генерала.

Первым и самым очевидным проявлением приверженности правительства США директиве СНБ-68 стала активная поддержка французов в их борьбе против коммунистической организации Вьетминь в Индокитае. Вашингтон все больше беспокоился, что русские могут предпринять что-нибудь в отношении Японии, оплота американской обороны в Тихоокеанском бассейне. И если Ачесон по-прежнему не желал ввязываться в защиту Тайваня, то его заместитель по Дальнему Востоку Дин Раск стремился к этому все сильнее.

Однако в июне 1950 года ужесточение позиции правительства не встретило понимания в стране – и еще меньше было понято за ее пределами. Директива СНБ-68 стала классическим примером документа, секретность которого перечеркивала весь его смысл. Более двадцати лет после издания директивы ее выводы оставались недоступны широкой публике, и поэтому доходившие до Москвы публичные сигналы о намерениях Америки оставались прежними – и неопределенными. Если бы русские заподозрили, насколько решительно Вашингтон настроился теперь искать подходящее поле боя, чтобы нанести удар по коммунистической экспансии, маловероятно, что Москва допустила бы вторжение со стороны Северной Кореи в июне 1950 года.

⁂

У нас до сих пор нет четких и надежных данных об обстоятельствах, при которых Ким Ир Сен принял решение ввести войска в Южную Корею в июне 1950 года[40]. Но есть довольно убедительные косвенные свидетельства, что Советский Союз скорее санкционировал это нападение, чем инициировал. Очевидно, что Ким Ир Сен не смог бы действовать в принципе без активной поддержки поставок оружия и тылового обеспечения со стороны Москвы и без потворства Пекина, разрешившего железнодорожные перевозки по территории Китая. Кроме того, в течение нескольких месяцев до вторжения многие тысячи ветеранов-коммунистов, сражавшихся в войсках Мао Цзэдуна, но корейцев по происхождению, вернулись на свой родной Север. Отправить корейцев домой Китай почти наверняка побудило не желание увеличить армию Ким Ир Сена, а насущная необходимость демобилизовать свои разросшиеся войска. Однако итог был тот же: армия Пхеньяна пополнилась большим количеством ветеранов с опытом боевых действий.

В мемуарах Н. С. Хрущева, при всей их ангажированности, представлена тем не менее вполне правдоподобная версия событий, предшествовавших вторжению. Согласно воспоминаниям Хрущева, Ким Ир Сен прибыл в Москву за одобрением своих планов начать войну и ему удалось убедить Сталина, что Северная Корея быстро добьется победы. Мао Цзэдун согласился с предположением, что Штаты вмешиваться не станут, «так как тут сугубо внутренний вопрос, который должен решаться самим корейским народом»[41]. Поведение Москвы в первые месяцы после начала войны говорило о нежелании Советов всецело отождествляться с авантюрой Ким Ир Сена и идти ва-банк, поставив все на его победу. Судя по всему, Советы убедились в том, что этот кореец способен предпринять попытку объединить страну под властью коммунистов, не подвергая их недопустимому политическому или военному риску. Скорее всего, в своих расчетах они опирались на знание о значительном числе своих сторонников на Юге, которые, как предполагалось, сплотятся, когда на их территорию вторгнутся северяне.

Один из ведущих специалистов по этому периоду Аллан Уайтинг приходит к выводу, что не было «никакой договоренности… равно как и прямых указаний на степень участия коммунистического Китая в подготовке. Не исключено, что Сталин даже не уведомил Мао о предстоящем нападении за несколько недель переговоров в Москве, хотя это крайне сомнительно»[42]. Китайцы, как можно предположить с большой долей вероятности, были пассивной, если не сказать покорной стороной в планах Северной Кореи. Пекину в то первое лето после окончательной победы в собственной гражданской войне хватало проблем у себя в стране, заниматься еще и корейскими ему было не с руки.

Летом 1950 года на американский штаб в Токио и на ЦРУ в Вашингтоне обрушилась лавина разведдонесений, из которых следовало, что Северная Корея готовится к вторжению на юг. В одном из донесений ЦРУ, от 10 марта 1950 года, предполагаемым сроком называли июнь. Позже в том же месяце разведуправление Макартура даже подготовило доклад, прогнозировавший войну в Корее к началу лета[43]. Однако, как это часто бывало накануне кризисов XX века, верхние эшелоны власти не выказывали