Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов - Евгений Захарович Баранов Страница 8

И встал он с постели, вышел в сад и, бродя по темным аллеям, громко звал:

— Лебедь, Лебедь, где ты?

И спал сад, и глухая ночь молчала.

Из книги «Легенды Кавказа»

Машуко

Отчего потемнела степная даль?

Поднял ли ветер густую пыль с дороги, или же черная туча ползла перед дождем? Не пыль то была и не туча, а дым: горели аулы, подожженные крымскими татарами, полчища которых вел в Кабарду хан Каплан-Гирей.

По дорогам, по тропинкам бежали из аулов женщины, дети, старики, и горе сопровождало их. В лесную глушь, в горы забирались беглецы и, как звери, прятались в пещерах.

— Конец Кабарде пришел! — стонали старики, охваченные отчаянием, а женщины, в знак скорби, царапали свои лица до крови и голосили.

В степи строилось в боевом порядке кабардинское войско, но трусливый ропот уже прошел по его рядам, и заранее не надеялось оно на свою победу: не та уже стала Кабарда — раздоры, несогласие владетельных князей ослабили ее, и народ, забыв дедовские обычаи, успел развратиться, утратить воинственный дух. И ни в военных походах, ни в лихих набегах проводили время кабардинцы, а сидя в своих аулах.

Князья и уздени охотились в лесах, степях, пировали, устраивали конские скачки, ссорились между собой из-за пустяков и затевали побоища, а подвластный им народ работал на них, и в свободное от трудов время сидел в дымных саклях за чинаком бузы.

И висели на закопченной стене сакли винтовка, сабля и пистолет, а кинжалом рубили часто голову не врагу, а курице, когда надо было варить из нее суп.

До такого позора дожил кабардинский народ!

Выстроилось войско, и старый князь Алибек выехал перед ним на своем боевом гнедом жеребце и громко воскликнул:

— Воины! Враг многочислен и силен, и нам надо биться до последнего издыхания, чтобы победить его!

— Победим или умрем! — шумным криком ответили воины.

А из-за высоких курганов уже показались орды крымцев. Далеко растянулись они и вширь и вдоль, на конях, на высоких двухколесных арбах, запряженных волами и верблюдами, и пешие, как саранча, были они многочисленны, и земля гудела от топота ног, гул и стон шел по степи от человеческих голосов, скрипа арб, рева верблюдов и неумолкаемого крика ворон и коршунов, громадной тучей летевших вверху.

Князь Алибек махнул рукой, и трубач заиграл в длинную и тонкую медную трубу, и полились звонкие, чистые, как звон серебра, звуки и плакали в своих печальных переливах.

И тихо стало в кабардинском войске.

Замер последний звук трубы. Из переднего ряда войска выехал на сером коне бедно одетый и вооруженный одним только кинжалом чекуок (в древней Кабарде чекуоками назывались народные певцы) Батырбек и, повернувшись лицом к воинам, запел:

— Под синеющимися в степи курганами спят вечным сном витязи, гордость и слава Кабарды.

Вечная им память!

Страха не знали они: как орлы налетали, и сильны были удары их.

В груди их билось мужественное и великодушное сердце: вдвое сильный враг не видел их спины, обезоруженного и несчастного врага жалели они, и был он гостем у их очага.

Бог знает, откуда приходят тучи, тянутся над степью, плачут дождем, и ветер уносит их.

Другие тучи приходят, и также уносит их ветер, куда — Бог знает.

Уходит день, приходит ночь.

Тепло сменяет холод и холод сменяет тепло.

Уходят годы один за другим, как быстрая река бежит время и все изменяет: что сегодня любишь, возненавидишь завтра, что ненавидишь сегодня, завтра полюбишь.

Одно никогда не изменится: светлая память в народе о вас, благородные рыцари!

И в годину тяжких испытаний, постигших родину, ваши славные дела и подвиги, благородные рыцари, да послужат нам примером.

Кончил петь чекуок, и по рядам войска, подобно шелесту ветра, пронеслось:

— Аминь…

И опять зазвенели, заплакали, переливаясь печалью, звонкие и чистые звуки трубы.

Выхватил из ножен саблю князь Алибек и, взмахнув ею, воскликнул:

— Победим или умрем! Да поможет нам Бог.

И помчался навстречу крымским ордам, и следом за ним с криком и воем устремилось войско, и от топота конских копыт задрожала земля, тяжелым гулом наполнилась степь и тучи пыли поднялись над ней.

Как громадная стена, твердая и непоколебимая, двигались крымцы.

Налетели кабардинцы, смяли их передние ряды, но врубиться в средину войска им не удалось: слишком много было его, и на смену одного убитого крымца являлось десять новых. И подобно лавине, которая летом срывается с ледников Ошхамахо, навалилась дикая орда на кабардинцев, и дрогнули они, пришли в замешательство, начали отступать, пока не обратились в бегство. И было бегство позорным, никогда не виданным в Кабарде, и не перенес этого позора весь израненный, истекающий кровью чекуок Батырбек, и в отчаянии заколол себя кинжалом.

А хан, не останавливаясь, шел дальше и на другой день разбил кабардинцев около горы Бештау, потом продвинулся к реке Баксан и сжег многие из кабардинских аулов.

Кабардинские князья изъявили ему покорность и обязались платить ежегодно дань хлебным зерном, медом, рогатым скотом, лошадьми и людьми — по одному человеку с каждого аула.

Возвращался хан домой той же дорогой, которой пришел в аул, и отдохнуть остановился близ бештаугорских аулов.

И здесь князья изъявили ему свою покорность и дань назначенную обязались давать вовремя.

И кабардинский народ с рабскою покорностью принял на себя ханское иго.

Только в одном ауле молодой холоп Машуко не хотел давать дани.

— Пока я держу кинжал в руке, до тех пор Каплан-Гирей ни одного зернышка просяного не получит от меня, одной шерстинки со своей коровы я не дам ему.

Соседи смеялись над ним.

— Какой ты богатырь! — говорили они. — Хан и спрашивать тебя не станет, а возьмет из твоего имущества то, что ему понравится. Захочет — и будешь ты раб его, а сестру твою, красавицу Элисхан, возьмет себе в наложницы.

— Только мертвым мной хан может распорядиться! — отвечал Машуко. — Про сестру я ничего не скажу: она взрослая, есть у нее свой ум, и вольна она поступать, как хочет.

И продолжал потом:

— Это князья и уздени, как собаки, виляют перед ним хвостом. Но я не таков!

Один холоп, желая выслужиться перед своим князем, пошел донести ему на Машуко.

Узнал об этом Машуко, поспешно побежал в свою саклю, взял винтовку и сказал Элисхан:

— Пойдем, сестра, в горы: там ты свободна будешь.

Жаль стало Элисхан покинуть саклю, расстаться с коровой, козой, страшилась она голодной жизни в горах.

— Нет, Машуко,