Короткие истории - Леонид Хлямин Страница 4

На лице у Палыча значилось чувство тотального недоверия к окружающим, соединяющееся с чувством такой легкой наживы, пусть самой бросовой и пустяковой. С такими лицам ходят многие мои соотечественники. Почему – я не знаю. Я много раз пытался рассуждать на эту тему сам с собой, но все время вяз в собственных противоречивых теориях. Да что там говорить, – с такими лицами ходят многие мои знакомые и приятели. Особенно так стали ходить, когда зачем-то женились…

Может дело в том, что нас капитально обманули американцы, или мы сами себя обманули? Позволили это сделать. Еще тогда, в 1991 году где-то, когда наши ценности, пусть и неказистые, во многом наивные, заменили ценностями сладкими и цветными, но на деле совершенно чуждыми и пустыми?

Проблема не вся в том, что «либерасты» и «демокрасты» сдали «Совок», как сейчас с пренебрежением называют мою страну, в которой я родился, проблема в том, что почти никто не захотел вернуть то утраченное прошлое, которое с удовольствием было обменено на джинсы и на жвачку; они хотели жить «как на Западе», всюду об этом говорили, и не знали, бедолаги, что нет там, на Западе «той самой счастливой и беззаботной жизни», и всего остального, не знали, что все это кривая вывеска, которой нас купили и съели, взяв без оружия. Потом, уже, оправившись и «протрезвев» наши соотечественники увидели, что пришли не к тому, чего ожидали, и сразу у всех поменялся взгляд. На лицах застыло недоверие и желание нажиться. Тоже, хоть напоследок. «Хоть и нам-то, дайте, а! Ну, хоть, чего-нибудь!», – читается на физиономиях.

Сознание после таких размышлений рождает совершенно сюрреалистические картины. Как то, что я написал о страшной вывеске американцев, которая нас поглотила, съела. Возможно ли такое? Вполне возможно, если представить себе творения какого-нибудь Рене Магритта.

Но кто ж обо всем этом знал тогда? Светлые головы есть в каждое время, были и тогда, но кто же их слушал…

Молодежь ходила на первые рейвы, и ночные дискотеки, и ближе к середине 90-х годов у них, у нового поколения появились дети. Сейчас с этими детьми я имею сомнительную честь общаться.

«Что Вы делали, родители мои?» – спрашиваю иногда я. – «Что делали лично Вы, когда страна по швам трещала?»

Отмалчиваются, или говорят:

– Что, что?! Вас рожали. Воспитывали… Да и не думали мы…

– А почему вы не думали?

– Не знаем.

А ведь и вправду – не знают. Я за них не могу знать тем более…

Интересно – а знал бы я, что ответить, если бы меня мои дети спросили что-то подобное?!

Палыч отвел меня на объект, вкратце объяснил, что к чему. Я сказал, что ранее мне доводилось трудиться на стройке, – строил гостиницу на станции Пионерской.

(Пристройка там такая в семь этажей имеется сбоку).

Я почему-то подумал, что в прошлом своем он (Палыч) был обязательно прапорщиком в армии, или же занимал какой-то другой подобный пост. Еще я подумал, что он пьет, когда не на вахте (вахта на стройке равняется 15-ти дням). Пьет и лечится потом, скорее всего.

Как потом окажется, я был, пожалуй, прав, потому что Палыч внезапно часто психовал, орал, и на чьи-либо слова из строителей: «Это нам положено!», всегда нервно отвечал, крича:

– «На хую наложено!»

Но мне с ним было легко. С Лехой они работали посменно. Пятнадцать дней – один, пятнадцать дней – другой.

С Палычем мне было даже весело. Он меня забавлял. Помню, как он меня спросил как-то, почему я с бородой хожу, на что я ответил, не задумываясь, что я – старообрядец. Спорол хуйню. Он поверил. А может, и не знал вовсе, что значит то, что я ответил. Потом, правда, через какое-то время, когда надо было что-то быстро подсчитать, и я не смог, он мне сказал:

– «Э-эх, а еще с бородой!»

Да тот же декан наш, когда мы учились, сказал Ване Безруку: «Ты бороду отрастил, а ума не нажил!». Очень не нравятся бороды наши молодецкие…

Молодой и с бородой – значит подозрительный. Если старый, – то нормально.

Худой – тоже значит подозрительный. Солидные люди имеют живот, а у кого есть живот – с тем можно иметь дело. Значит, он хорошо питается, состоятельный. А худой если, то и ест, наверное, плохо, и вообще хрен знает, что у него там в голове.

Почти сразу я подружился с Игорем – сухим и жилистым парнем. Разговорившись, мы нашли кое-что общее.

Кличка была у Игоря – Шахматист – он отлично играл в шашки и шахматы. Рассказывал очень смешно, как он обыгрывал маститых игроков в свое время. Брат его старший тоже отлично играет. Вместе они выигрывали на пару большие куши, играя на деньги, а подростками ездили на всевозможные олимпиады и брали первые места в области.

Убедился я в его профессиональной игре и в перерыве как-то, когда он одного за другим легко обыгрывал в шашки.

– Весь секрет в том, – говорил мне Игорь, – что противник делает первые свои два-три хода, и я уже знаю исход партии. Здесь чистая логика плюс математика. Больше ничего. Это весь секрет. Это все: именно логика и математика, – повторил он.

Я с детства увлекаюсь шахматами. В шашки очень плохо играю. С логикой и математикой у меня просто беда. Даже играя в шахматы, всегда руководствуюсь в основном тактическими маневрами, которые знаю, но никак не логикой и вычислениями. Не стать мне вторым Ботвинником.

С Игорем дружил Влад, огромный мужик. Владу было тридцать восемь лет, как и Игорю, примерно. Вместе они смотрелись, конечно, весело: Игорь, – невысокий, очень худощавый: жилы обтянутые кожей, и Влад – не человек, а какая-то гора с бритой башней. В прошлом его величали – «Медведь», признался Влад. Раньше он занимался боксом. Тоже был судим, как и Игорь, вроде.

Работали они бетонщиками-арматурщиками. Я, поскольку был разнорабочим, работал и с ними, так как меня постоянно бросали на разные задания к разным людям на объекте. Я и выполнял, трудился…

Все вместе мы были от одной конторы, через которую устраивались. Только я – на время, а они на всю вахту, на лето и осень, и, возможно, далее. Однако же Игорю и Владу не удалось доработать и до начала августа. Их уволили.

Дело было так: