Что тебе я сделала? - Диана Ставрогина Страница 42

Марк резко дергает головой.

— Не будет никого.

— Как? — удивляюсь я быстрее, чем успеваю прикусить язык и усмирить неуместное любопытство.

Ответ Марка кажется мне очень странным. Разве люди в полноценных семьях ходят на кладбища в одиночку? Весь мой опыт говорит об обратном.

Иногда я посещала могилу бабушки в церковные праздники — и народ бродил между оградками шумными семействами в составе трех поколений, одиночки же вроде меня были скорее исключением из правила, чем равноценной по численности группой.

— Папа умер, — сообщает Марк ровно. — Мать… Она не может. Я еду один.

— М-мне очень жаль. — Мой голос полон безосновательной вины, столь очевидное присутствие которой делает меня особенно жалкой.

Марк морщится, словно уловив исходящие от меня волны самобичевания. Оно, разумеется, здесь неуместно.

— Если ты действительно хочешь поехать со мной, то поехали. Ничего против не имею.

Разобрать, что стоит за его обезличенным тоном, крайне сложно. Я не уверена, согласен ли Марк потому что действительно не возражает или потому что не желает ранить меня отказом. Как не уверена и в том, имею ли право приближаться к могиле Миши даже на шаг.

Или, быть может, мой долг состоит как раз в этом?

Навещают ли выжившие в авиакатастрофах могилы своих погибших соседей по салону самолета? Чувствуют ли они себя виноватыми в своим случайном везении?

Я не знаю. И опираюсь исключительно на собственные внутренние переживания, когда наконец осмеливаюсь сделать выбор.

Я знаю, что никогда не смогу забыть о том, что где-то на неведомом мне кладбище покоится маленький мальчик, чья смерть связала нас с ним навсегда. Я знаю, что мне важно его навестить. Хотя бы единожды. И мысленно сказать, что мне очень-очень жаль.

— Поехали, — говорю я твердо, больше не испытывая сомнений.

И, кажется, едва мой ответ режет воздух, глаза Марка становятся чуть ярче.

— Стой, — окликает он, едва я устремляюсь в коридор. — Тебе нужно одеться теплее.

Мне не сразу удается совладать с внезапно подступившим к горлу комом и развернуться к Марку лицом. Наверное, он верно считывает мою мимику, потому что возражает прежде, чем я успеваю сказать хотя бы слово:

— Кладбище в области, в лесном массиве. Там будет сыро и холодно. Надень нормальный свитер и перчатки возьми тоже.

— Но… — растерявшись, я никак не придумаю, что сказать.

Наиболее обиженная, оскорбленная местью Марка часть меня рвется в бой и скандал. Еще одна — просто не знает, как реагировать на… беспокойство, заботу ли в какой-либо форме. Наиболее рациональная же часть вынуждена признать, что Марк прав: не далее как полчаса назад я сама думала о наряде потеплее.

Мне остается только кивнуть и полезть в нижний ящик покосившегося шкафа. Переодеваться в шикарный кашемировый свитер — свидетельство былой роскошной жизни, — я ухожу в ванную и целых тридцать секунд, в которые стягиваю с тела тугую у горла водолазку, волнуюсь так, будто Марк умеет видеть сквозь стены.

Свитер мягким облаком окутывает мое, как выясняется, подрагивающее после прогулки на холодном ветру тело. Мышцы, чье напряжение я даже не замечала, немного расслабляются, к щекам приливает кровь. Дышать глубоко и ровно становится чуточку легче, но лишь на несколько секунд.

— Я сделал чай, — сообщает Марк непринужденно, когда по возвращении в гостиную мой взгляд наталкивается на его, ждущий и будто беспокойный. — Ехать всего минут сорок, но я прикинул, что ты вряд ли нормально ела, учитывая, что кофейни Яра открываются в семь.

— Это от него ты узнал, во сколько я вернусь домой? — Посещает меня догадка.

Скосив взгляд в сторону, Марк кивает. А я ощущаю, как прежде теплые щеки начинают гореть огнем. Перед Ярославом ужасно неловко.

Даже думать страшно, что ему мог рассказать Марк, прежде чем владелец целой сети решил бы залезть в график смен. Надеюсь, Ярослав хотя бы знал, где его искать и не спрашивал нашу управляющую.

— Извини, — раздается рядом, когда я, похоже, продолжаю молчать слишком долго. В пару шагов преодолев существующую между нами дистанцию, Марк останавливается рядом с моим левым плечом. — Я не должен был вторгаться в твою жизнь вот так, но… Владельцы квартиры твоей бабушки долго не соглашались на сделку, и я… В общем, я не мог ждать еще дольше.

Кивнув, я принимаю его ответ, хотя совершенно не понимаю, что Марк имеет в виду под «не мог ждать еще дольше». Он не поясняет, а я не задаю вопросов.

В скованном молчании мы выпиваем успевший стать из горячего теплым чай с нашедшимся на столе овсяным печеньем. После я подсыпаю Бусинке корма и следом проверяю оба окна на предмет закрытых замков. Марк дожидается меня в коридоре, где вскоре мы вновь переживаем пару удушающих минут в тесноте порога, прежде чем наконец выбраться на улицу.

— В среду съездим к нотариусу, — сообщает Марк, когда его машина трогается с места.

— Хорошо.

В следующие тридцать восемь минут никто из нас не произносит ни слова. Если Марк и хочет сказать что-то еще, то не решается. Как и я сама.

Пробок на этом участке трассы нет, и растущий по обе стороны лес проносится за окном сплошной серо-желтой полосой с редкими всполохами чудом уцелевших багряно-красных костров. Зарядивший вскоре дождь в сопровождении монотонно двигающихся по лобовому стеклу дворников вгоняет меня в странное состояние, близкое к гипнотическому сну.

Далеко не сразу я замечаю, что мы давно свернули с основной дороги. Сонный паралич сменяется ознобом.

Подобравшись в кресле, я до болезненного онемения стискиваю между колен сложенные в замок руки. Предельно разогнанная затрепыхавшимся в груди сердцем кровь бежит по телу конвульсивными волнами, вытесняя холод страха жаром паники. Каждый новый вдох дается мне труднее. Последние пять минут нашего с Марком пути по неровной грунтовой дороге я почти не вижу из-за застлавшей зрение мутной пелены.

Наконец, сухой, вычищенный от эмоций голос разрушает прожившую три четверти часа тишину:

— Мы на месте.

— Ид-дем. — Я чувствую потребность сказать хоть что-нибудь в ответ, но будто парализованные губы едва справляются с единственным словом. Кажется, что оно одно забрало все мои немногочисленные силы.

Марк отрывисто кивает и берется за ручку водительской двери. Я следую за ним и на слабых ногах выбираюсь из машины на улицу.

Холодный