Божьи слёзы - Станислав Борисович Малозёмов Страница 42

Принёс Ильич бутылку на маленький стеклянный столик и две рюмки с золотистыми наклейками «BOHEMIA». Выпили. Потом, не прерываясь, ещё по сто. Закусили лимоном.

– Ты, блин, рекорд установил вчера. Тонну двести за смену ещё никто у меня не скашивал за восемь лет. До тонны один паренёк сотню килограммов не дотянул в позапрошлом годе. Но его нет уже. Помер не так давно. Рак.

– Егор Ильич.– Витюша разогрелся изнутри и расслабился.– Только честно. Я – «могила» и слово моё – сталь нержавейка. Что услышал, во мне и померло без рыданий родни. Скажите как есть. Вот убегает босяк. Ваши парни его ловят. Убиваете? Или врут?

Ильич посмотрел на люстру, перевел ослеплённые глаза на Витюшу и перед ответом сам выпил третью стопку.

– Мне не надо, чтобы он ещё раз попробовал сбежать. И чтобы вдруг у него получилось. Тогда он найдёт как и кому про нас рассказать. И мне – вилы. Пятнадцать лет строгача в лучшем случае. Или «вышка». Босс меня не прикроет. Ему светиться – ну, никак! Поэтому топим бегунков. Потом сжигаем. Не врут тебе. Грязная, кровавая моя совесть, Витёк. Знаю – ты это не скажешь даже жене. А покойников никогда ещё никто не искал. Но бегут или психбольные, или полные идиоты. Бездомные, бичи помойные счастливы у меня. Кормлю отменно, вином пою, спят в тепле. Что ещё надо босяку, которого жизнь на воле превратила в животное?

– Нет, ну как так?– Поморщился Витюша.– Какое животное? У вас, блин, рабство чистое при хорошей еде и подачках вина, без которого алкоголик – не работник и даже, может, не жилец уже. Кстати, тот мужик, который месяц назад ножом порезался и Вы лично на другой берег к нему ушли – живой? Я вот передовик. Первый номер. За месяц выбился. Талант что ли? Легко всех «сделал», да? Так у меня сорок два пореза. Нога пробита остриём лезвия. Поскользнулся и воткнул. Жена с Обуховой травами сушеными всё залечили. Без фельдшера вашего. А не передовики, они же хуже владеют техникой среза. На них, блин, вообще живого места нет от мачете двухлезвийного… Так я повторюсь: мужик, который орал на всё озеро месяц назад живой или зарубил сам себя?

– Да полечили мазями того мужика. Крепко рубанул выше кисти. Кость прошиб. – Кивнул Егор Ильич.– Работает уже. Так ты дослушай меня. На остальных тоже есть у меня лекарства. Но многим помочь уже нельзя. У них других болезней – полный набор. И общее воспаление возникает. Его ничем не унять. Помирают. Да… И почти все тут – калеки от ножей своих.

Они, работяги мои с помоек, даже при такой богатой жратве и любимом пойле вонючем, без серьёзных порезов и травм всё равно дохнут кто через пару лет, кто через три. Но тут как ни жаль, но… – «Бугор» опустил голову. – Его прежняя бичёвская жизнь – это коллекция разных болезней. Дольше пяти лет работают у меня восемь – десять человек всего. У них нет недугов тяжких, едят хорошо и мало пьют. Это в основном мужики, которых жены бросили и квартиры себе отсудили. Причём бросили не пьяниц. Просто другого полюбили. Бывает такое. Он помыкался без жилья, бичевать не кинулся, «тормозуху» не стал жлуктить, а пошел искать объявления – куда устроиться, чтобы было, где жить и что есть. Нас находят как строительную контору. Шурик Выдрин телефон свой даёт. Ты Шурика видел на вокзале. Он вас сюда собрал.

Витюша поднялся и пошел одеваться.

– Вы запомните, что я держу слово. Пусть Вас судьба сама накажет за столько убийств. Пусть даже опустившихся, никчёмных, поглупевших и безответных, но людей! Я нигде не произнесу об этом ни звука. Но что хочу сказать. Шибко, думаю, не удивитесь. Я не убегу. Но мы с женой скоро отсюда уедем. Вы это отлично чуете. И никто нас не остановит. Вот не сомневайтесь ни секунды: уеду спокойно. Сами отпустите. Да ещё заплатите за ударный труд мне и жене. Меня ищут, но пока промахиваются. Скоро найдут.

У меня дом. А в доме дел полно и на работу ответственную скоро выходить уже. Я к Вам просто так зашел. В глаза посмотреть когда больше нет никого. И скажу, что человек Вы хороший. Добрый, умный, руководить умеете и дело, хоть и втихаря, но хорошее дело делаете. Только вот не туда Вы попали. Победил Вашу доброту и силу духа Ваш босс. Деньгами всё задушил. Только деньги Вас уничтожат как достойного мужчину. Сожрут. Безразмерные деньги хуже тифа, чумы и рака вместе взятых. Я не колдун, не пророк. Просто чувствую так. Ну, спасибо за коньяк. Пошел я.

Вышел Витюша на воздух, набрал его, холодного, полную грудь и крикну вверх. Может просто небу крикнул, может Богу, в которого не верил.

– Не надо свободы! Волю мне дай!!!

И пошел в ангар к своему учителю по резьбе камыша Сергею Ткаченко, которого«бугор» единственного отпускал с озера в увольнение на городские тротуары.

Глава двенадцатая.

Ангар для хранения камыша и матов, готовых изделий, с шести утра до семи вечера был открыт. Настежь.Ворота из пятиметровой толстой доски в ширину длились аж восемь метров. Закрывали и открывали их дежурные. Пятеро. Одному или двоим не было возможности шевелить таким массивом. Пятый помогал толкать середину и закрывал изнутри ворота на огромную щеколду. Её кузнец районный отковал как игрушку. Приварил к широкой двухметровой железке из белого ковкого чугуна вензеля, кружочки и змейки, а потом слегка окунул всё это произведение в корыто с бронзовой краской. « Бугор» обожал всякие красоты и даже их излишество.

Витюша пять раз стукнул пяткой валенка по доске и весёлый хриплый голос вечернего дежурного прокричал в рифму.

–Если ты свой,

Песенку спой!

Да не любую,

А знаешь какую.

Скажешь – петь не хочу,

Так в степи и ночуй!

И добавил прозой.

– Чё, падла шастаешь по темнякам? Нам работяги нужны. А их в темень волки жрут!

Шанин не дождался конца популярной у косильщиков «страшилки» и спел баритоном.

– Не жди меня мама,

Хорошего сына.

Твой сын не такой,

Как был вчера.

Меня засосала озёрная трясина,

И жизнь – моя гиблая игра!

Витюша надорвал глотку, закашлялся, но трагический музыкальный пароль довёл до последней ноты.

Из домика напротив, из столовой, выскочила в вязаной тётей Валей кофте и ботах «прощай молодость» Наталья Желябина. Уже почти жена. Росписи в ЗАГСЕ