Что тебе я сделала? - Диана Ставрогина Страница 40

Я живу — или влачу существование? — и никак не могу очнуться. Любое действие, выходящее за рамки сложившейся еще летом рутины, дается с огромным трудом.

Именно так, из последних сил, пару месяцев назад я заставила себя купить новую квартиру, однако переехать в нее из своей крошечной съемной однушки не смогла. Стоило представить, как придется опять собирать вещи, заказывать машину в транспортной компании, о чем-то говорить с грузчиками, а потом налаживать быт в новом жилье… И стало понятно, что сейчас мне столько не потянуть.

Через три недели я сдала новую квартиру в аренду — спасибо очередному приступу страха перед безденежьем. Он послужил мне хорошей мотивацией.

Наверное, можно сказать, что я встала на ноги. У меня есть жилье, есть работа и неплохие теперь доходы. Есть призрачная, но все-таки уверенность в завтрашнем дне. Нет только сил что-то менять.

История с Марком выпотрошила меня до дна. И ничего, кажется, не может ее превзойти.

Из новостей я знаю, что отец вышел из тюрьмы по УДО и сразу уехал из страны. К обосновавшейся за границей вместе с мужем дочери. Той, что успел отписать большую часть активов.

Мне, не получившей от него совершенно ничего, отец не счел нужным даже написать. А я… Я давно не испытываю желания заслужить его любовь и внимание.

Уж точно не теперь. Когда правда известна.

Я никогда не была нужна ни отцу, ни матери. Ни даже бабушке, меня вырастившей.

Удивительно, но смириться с этим куда легче, чем с…

Нет. Не думать.

Не думать. Не. Думать.

Свернув с главной улицы во двор, я даже встряхиваю головой в стремлении поскорее прогнать ненужные мысли. Шапка съезжает по лбу до самых бровей, на миг закрывая глазам обзор, и приходится вытаскивать заледеневшие руки из теплых карманов. Похоже, несмотря на дождь, пора брать с собой варежки.

Наконец, поправив шапку и заодно отыскав в сумке ключи, я выпрямляюсь и в ту же секунду сбиваюсь с шага. У моего подъезда неподвижной глыбой в черном пальто нараспашку стоит Марк.

Невозможно.

Я настолько глубоко уверилась в мысли, что наша встреча у банка была последней, что сейчас никак не могу взять в толк реальность происходящего. Появление Марка внезапно и необъяснимо. Я не готова и способна лишь пялиться на него, не в силах отвести глаз.

Он здесь. Здесь.

Его взгляд — беспокойный, тяжелый — находит мой. Напряженное, озабоченное выражение лица немного смягчается. Только что крепко сжатые губы открываются будто на вдохе и затем застывают, продлевая измученное неизвестностью молчание.

— М-марк, — обращаюсь я к нему первой.

Только бы заставить время бежать снова. Прекратить молчаливую агонию. Пережить.

Уловив звук моего голоса, Марк отмирает и, качнувшись, делает резкий шаг вперед. Один единственный.

— Аля… — выдыхает он.

Коротко, отрывисто, будто остановив себя. И в его голосе… многое. То, о чем я не хочу знать и слышать. Не могу.

Синие — не яркие, как прежде, а блеклые, выцветшие — глаза мечутся. То взлетают к моему лицу, задерживаясь там на несколько безжалостных секунд, то торопливо скользят по фигуре — от вязаной шапки к уже неуместным при нынешней погоде кроссовкам, — то вдруг убегают в сторону, к безликим, собравшимся в тесную кучу высоткам и унылому и безлюдному двору.

Мне трудно дышать.

— Что-то случилось? — Я плохо слышу собственный голос сквозь монотонный, заполнивший голову гул. Кажется, все это происходит не здесь и не со мной.

Марк тут же качает головой. Затем поспешной кивает.

— Да. То есть не совсем. — Раздосадованный вдох. — Тебе не нужно волноваться. Это хорошая новость. Наверное.

Нахмурившись, я честно признаюсь:

— Я не понимаю, о чем ты.

— Могу я подняться? — Марк взмахивает правой рукой, указывая на подъезд и заодно демонстрируя тонкую черную папку, прежде мной не замеченную.

Соглашаться страшно, но для отказа нет причин. Я быстро киваю, на корню задавливая зарождающийся в теле нервный озноб. Словно и правда обладаю подобным уровнем контроля над собой и своими реакциями. Смешно.

Марк дожидается, пока я пройду мимо него к подъезду и лишь затем двигается с места. Оставляя между нами небольшую дистанцию, он идет следом, открывает обе двери, раз за разом пропуская меня вперед, — и в каждом его жесте и шаге непривычная, не присущая ему взвинченная неуверенность.

Я чувствую, как постепенно она заражает и меня тоже. Отупелая отчужденность, служившая щитом от волнений, отступает, развеивается будто морок. Пальцы, не с первого раза попавшие ключом в замок, мелко трясутся, волоски на затылке стоят дыбом. Кажется, будто их щекочет горячее дыхание Марка, что физически невозможно: он продолжает держаться на расстоянии.

Я ощущаю его присутствие каждой клеткой тела. Кожа под одеждой горит, к щекам приливает кровь. Очнувшийся от сна разум разгоняется, наполняется вопросами, догадками, надеждами и запретами.

Сердце бьется у горла, мешая сосредоточиться на главном. Мне мучительно маяться незнанием, но и выяснить, как жил Марк последние четыре месяца: в подробностях, до мельчайших деталей всех его дней — нельзя. Да и не нужно.

Это пройдет. Пройдет.

Мы переступаем через порог друг за другом. Марк сразу захлопывает за собой дверь. Зря.

Окружающее нас пространство замыкается на крошечном обувном коврике. Мы впервые за несколько месяцев стоим очень-очень близко. Едва не впечатавшись в грудь Марка носом, я дергаюсь в сторону.

Лучше натоптать в коридоре слякотью, чем выдержать еще секунду рядом с ним. Вдыхая его запах, ощущая слабое тепло его продрогшего тела. Нельзя.

Неловкими, отказывающими шевелиться пальцами я кое-как расшнуровываю кроссовки и разуваюсь, пока шапка опять лезет на глаза, закрывая обзор. Может, и к лучшему.

Марк справляется быстрее, и ждет меня. Выпутавшись из куртки, я, не оборачиваясь, предлагаю ему пройти на кухню.

— Хорошо, — доносится из-за моей спины. — А где Бусинка?

Простой вопрос без двойного дна бьет меня как током. Господи, впервые, вернувшись домой, я не вспомнила про Бусинку! А ее и в самом деле нигде нет.

В крошечной квартире спрятаться сложно, но моей кошке, конечно, удается невозможное. Спустя пять минут поисков я начинаю паниковать.

Может, уходя на работу, я не заметила, как Бусинка выскочила в подъезд? Я не закрыла окно? Заперла ее где-то?

Наконец, когда в моем зовущем голосе не остается ничего, кроме истеричной мольбы, кончик серого хвоста попадается мне на глаза. Бусинка сидит за такого же серого цвета портьерой и не показывает наружу даже носа.

— Вот ты