Артистка - Владимир Моисеевич Гурвич Страница 36

— Предвидеть это было не сложно, все к этому шло. Если из искусства постоянно выхолащивать искусство, рано или поздно возникает проблема смыслов. В свое время я немало об этом писал.

— Очень жаль, что я этого не читала.

— Не страшно, я могу сейчас кратко пересказать написанное.

— Если вам не трудно, Яков Миронович.

— Наоборот, сделаю это с удовольствием. Всегда полезно вспомнить то, о чем когда-то писал. — Миркин на некоторое время замолчал, я терпеливо ждала, когда он снова заговорит. — Понимаете, дорогая Марта, для меня с ранних лет искусство было главным смыслом существования. Причем, я любил все его виды: кино, живопись, музыку. Но, в конечном счете, отдал предпочтение театру. И всегда считал, что сделал правильный выбор.

— Почему именно театру, Яков Миронович?

— Я всегда считал, что подлинное искусство возникает тогда, когда устанавливается связь между его творцом и зрителем. Причем, не формальная, а глубокая, когда зритель превращается в непосредственного участника перформанса. Когда его захватывает то, что он видит, когда это становится, пусть даже не время, частью его жизни. Не мне вам говорить, как сложно этого добиться, и как редко такое случается.

— Да, это так, — подтвердила я.

— И тогда я задался вопросом: а что способствует установлению такой связи, каков ее механизм?

— И какой?

— Гибкость и изменчивость. Мир же постоянно меняется, то, что волнует людей в одно время, оставляет безразличным в другое. А теперь посмотрим на виды искусства. Книгу, пусть даже самую гениальную, написали, и она навсегда остается такой, какой ее создал автор. Фильм сняли — и больше он не меняется. Картину написали, и пусть она самая распрекрасная, но она висит в музее или в чьей-то частной коллекции, но каждый день встречает вас одним и тем же сюжетом, одними и теми же красками. То же самое с музыкой, она остается неизменной с того момента, как ее сотворил композитор. Да, возможны разные интерпретации разных исполнителей, но диапазон все тут же небольшой. И только театр способен все время кардинально меняться. В зависимости от прочтения режиссером и актерами одна и та же пьеса может иметь многие смыслы, подчас противоположные друг другу. В свое время я даже написал небольшую книжку, в ней я сравнивал разные постановки одних и тех произведений. Я хочу сказать, дорогая Марта, что по сравнению с театром ни одно другое искусство не имеет такой гуттаперческой силы, не обладает таким потенциалом для изменений. Ни один вид искусства не может сравниться с театром по возможностям откликаться на запросы времени и зрителей.

— Да, это правда, — согласилась я. — Знаете, Яков Миронович, теперь я понимаю, что тоже всегда так думала, только не знала об этом.

Миркин рассмеялся.

— Рад, что мы с вами единомышленники, дорогая Марта. Впрочем, никогда в этом не сомневался. Беда в том, что крайне мало театральных деятелей понимают это свойство театра. А еще меньше тех, кто умеют его хорошо применять. В реальности театр склонен к такой же консервации, как другие виды искусств. И еще хочу обратить ваше внимание на одну деталь. Театр отличается тем, что между сценой, где идет действие, и зрителями почти нет зазора, — расстояние крайне мизерное. А это означает, что он обладает максимальным потенциалом воздействия на сидящих в зале. Возможно, книга имеет сходные возможности, но это всегда индивидуальное влияние на читателя, а театр способен менять коллективное сознание, делать его лучше. Я не исключаю, что это самый важный эффект, на которое способно искусство.

Миркин замолчал, молчала и я, переваривая услышанное.

— Яков Миронович, я согласна с каждым вашим словом, но что делать в таком случае мне? Я не представляю. Там, где работаю, ничего этого нет. И я понимаю, что и не будет. И как я должна поступить?

Неожиданно для меня Миркин развел руками.

— У меня нет готового рецепта для вас, дорогая Марта. На этом вопросе сломались многие, не найдя на него вразумительного ответа. В мире так много косности, она покрывает буквально все толстенным слоем, что избавиться от нее удается мало кому.

— Очень оптимистично, — невольно хмыкнула я.

— Именно только в этом и заключается оптимизм. Больше ни в чем я его не вижу. Вы из тех немногочисленных людей, которые ведете схватку с этой коростой.

— Да, побойтесь бога, Яков Миронович! Какая схватка, что я могу. Не начинала и не собираюсь начинать. Не потому что не хочу, а потому, что мне это не по силам.

— Что значит, не начинали схватку, вы ее уже во всю ведете, дорогая Марта. Неужели вы это не видите?

— Хоть убейте, не вижу.

Несколько мгновений Миркин размышлял.

— Не хотите видеть, вот с этим соглашусь. Но вы уже не сможете остановиться. Даже не пытайтесь, будет только хуже. Самая вредная остановка — остановка на полдороге. Вы разочаруетесь в себе, и с этим вам будет жить очень трудно.

— Но я тогда все потеряю! — с негодованием воскликнула я. — Хотите, чтобы я осталась ни с чем?

— Хочу другого. Хочу, чтобы вы потеряли только то, что вам мешает, сжимаешь клещами вашу грудь, и обрели то, что позволит ее вам расправить. Не могу обещать, что это будет легко, но когда такое случится, вы ощутите необычайный прилив сил. Сейчас вы их почти все целиком расходуете на то, чтобы бороться с собой и с внешними обстоятельствами. Поэтому вам так трудно и не комфортно, вас преследует ощущение, что все, что вы делаете, напрасно и только вам вредит. Пока вы от него не избавитесь, даже не надейтесь, что вам станет легче.

Я почувствовала, что больше не в состоянии продолжать этот разговор, он слишком действует на меня изнурительно.

— Яков Миронович, я вас накормила, могу с чистым сердцем отправиться восвояси. Супа вам хватит еще на два дня, и есть на ужин котлеты. С голода точно не умрете.

— В наше время, дорогая Марта, люди умирают не от того, что им нечего есть, а от того, что они не знают, как им жить, — произнес Миркин.

Я посмотрела на него и двинулась к двери из квартиры.

28

Случилось то, что должно было случиться. Но нельзя сказать, что меня это сильно поразило или потрясло, скорее я восприняла это событие даже с некоторым облегчением; по крайней мере, в один миг стало больше определенностей.

Перед тем, как отправиться домой, я решила заглянуть в кабинет к Эрику. Намерение было самое что ни на есть невинное и даже похвальное, хотела спросить у него, что приготовить на