Что тебе я сделала? - Диана Ставрогина Страница 34

Увы, едва Марина отключается, в моем сознании возникает Марк. Сердце пускается вскачь, кожа покрывается мурашками и испариной.

Я трясу головой. Бесполезно. Воспоминания, от которых я пытаюсь убежать уже две с лишним недели, легко захватывают мой разум.

Опаляющий душу взгляд ставших почти черными глаз. Требовательно впивающиеся в мое тело руки, сжимающие, ласкающие, берущие то, что им не принадлежит. Горячие губы, оставившие на моей коже следы — настоящие, что сошли на нет лишь несколько дней назад, и фантомные, что не желают исчезать до сих пор и будто с каждым днем ощущаются еще ярче.

Меня пробирает озноб. Внутри что-то томительно сжимается, то ли от ужаса, то ли в желании повторения.

Все проходит, едва мозг подкидывает мне совсем другие, действительно жуткие образы — плоды моих частых кошмаров и богатого на домыслы воображения. Маленький безликий мальчик по имени Миша улыбается Марку и тянет к нему свою крошечную ладошку… Идиллию разбивает пронзительный визг тормозов — и картинка перед моим мысленным взором меркнет.

Я возвращаюсь в реальность.

На диване, справа от меня дремлет Бусинка, а слева, приближаясь к бедру, вибрирует телефон. Моргая, я жду, пока с глаз спадет поволока из прошлого и выступивших слез, хотя и без визуального подтверждения знаю, чье имя увижу на экране.

Звонит Марк. Разумеется, Марк.

Не знаю, в который раз за эти две недели, не знаю зачем. И не хочу знать.

Привычным жестом я нажимаю на боковую кнопку, и вибрация утихает. Бусинка издает вопросительный писк и, обернувшись к ней, я выдавливаю из себя вялую улыбку:

— Все хорошо. — Едва ли ей нужны мои заверения, но она — единственное существо, с которым я могу поговорить. — Все хорошо.

Утром я уже привычно просыпаюсь засветло. В висках стучит, перед глазами плывут темные пятна, кожа покрыта испариной, хотя в комнате, благодаря открытому окну, прохладно. Откинув одеяло, я с усилием растираю ладонями лицо.

Очередной кошмар. Очередное нервное пробуждение задолго до будильника без надежды на дальнейший сон.

Пора бы привыкнуть, однако выносить еще и это с каждым днем становится только труднее. Хочется рвать на себе волосы и высокопарно, запрокидывая голову, спрашивать: «За что?» и «Сколько можно?»

Меня подводит прежде непоколебимое терпение. Смирение и вовсе истончается до предела. Я устала постоянно сталкиваться с трудностями и не получать ничего хорошего, взамен или просто так.

Ленты соцсетей пестрят моими беззаботными одноклассницами и одногруппницами. Яркие, солнечные путешествия, пышные букеты, типичные фото мужских рук на руле дорогой машины — все это шелуха и мишура, но я… начинаю завидовать.

Не материальному, нет. Отсутствию больших проблем.

Я злюсь на мир, злюсь на ровесниц и ровесников, пусть и отлично понимаю: в двадцать с небольшим жизнь и должна быть такой, как у них. Веселой, не омраченной финансовыми вопросами, потерями и предательствами. И уж точно в ней не должно быть убивающего душу чувства вины за смерть маленького ребенка.

Я знаю, что объективно ни в чем не виновата. Знаю, что даже Марк теперь считает так же, но…

Ничего не помогает. Ни доводы разума, ни попытки посочувствовать самой себе, ни мантра, что прошлое не изменить.

Моя реальность похожа на день сурка. Даже съемка с Мариной в очередном пафосном отеле не привносит в будни ни капли новизны. Я послушно позирую, полностью полагаясь на ее профессионализм, по команде переодеваюсь из одного откровенного комплекта в другой и испытываю пугающее равнодушие к происходящему.

Меня больше не волнует судьба появляющихся в фотоаппарате Марины снимков. Получатся ли они такими, как нужно заказчику, попадутся ли на глаза знакомым… Не имеет значения.

Дождавшись перевода гонорара на карту, я скомкано прощаюсь и забываю о съемке, едва такси двигается с места. Время близится к полуночи, меня клонит в сон. Все, о чем я мечтаю: поскорее оказаться в своей крошечной съемной квартире и зарыться в одеяло с Бусинкой под боком.

На сон оставалось всего несколько часов, но кошмар поднимает меня задолго до будильника. Правда, встать с постели не так уж просто. Голова кружится, ноги гудят, словно накануне я, как бывало в далеком прошлом, отгуляла по городу двадцать километров.

Увы, причина более прозаична: меня постигает судьба любого уважающего себя бариста. Десятичасовые смены, проведенные по большой части на ногах, никому не идут на пользу.

Раздумывая, пора ли покупать компрессионные чулки и хватит ли мне на подобную внеплановую трату денег, я чищу зубы и не без отвращения рассматриваю собственное отражение. Лицо кажется осунувшимся и опухшим одновременно, глаза блеклые и в них — загнанность.

Я морщусь. Вот так и выясняется, что сама ты совсем не такая, как твои любимые героини художественных произведений, у которых хватало духу выдержать любые испытания судьбы с улыбкой и достоинством. Пара проблемных месяцев — и мне уже хочется реветь от своего жалкого вида и накопившейся усталости.

Плакать, конечно, некогда. Почесав Бусинку за ухом, я выбегаю из дома и спешу к метро по еще полупустым улицам. Какой бы оживленной ни была столица, но летом в шесть утра даже в ней не столь многолюдно, как обычно.

И только за одни утренние прогулки, на которые я бы никогда не выбралась по собственной воле, стоит любить ранние смены. Тротуар пуст, воздух почти свеж, а солнце светит ярко, но еще не печет, и слышно щебечущих где-то поблизости птиц — вот они, прелести жизни в спальном районе, далеком от центра.

Я убираю непригодившиеся наушники обратно в сумку и даже замедляю шаг. Десять минут городской пасторали почти равноценны счастью. В метро я захожу с улыбкой на губах.

Весь день у меня хорошее настроение. Погода солнечная, и гости, снова отведавшие витамина Д, сплошь приветливы и доброжелательны, улыбаться им легко и приятно. Во мне понемногу копятся силы, как бывает, когда общение не вытягивает из тебя энергию, а, напротив, обогащает. Кажется, что я наконец перешла какой-то незримый, но важный рубеж, и совсем скоро жизнь наладится.

Мой радужный мыльный пузырь спокойствия лопается за пять минут до закрытия кофейни. Зал на удивление пуст — что, впрочем, не значит, что никто не захочет купить кофе ровно в 22:59, — и я как раз заканчиваю пересчитывать кассу, когда входная дверь открывается.

С легкой улыбкой — сегодня меня не расстраивают даже припозднившиеся гости, из-за которых придется снова мыть кучу посуды, — я поднимаю голову и замираю, забыв сделать вдох.

На пороге кофейни стоит Марк.