Традиции & Авангард № 2 (5) 2020 - Литературно-художественный журнал Страница 32

Как только его привели в секцию, Евгений почувствовал вдруг неладное. Трудно было пока разобраться, что к чему, и он просто прикинулся простачком: это почти то же самое, что подпрыгнуть. Потом ему часто удавалось дурачить их, прикидываясь простачком, но впервые он провел их именно тогда, делая вид, что с трудом понимает, что от него хотят. Нет, он не пошел против них в открытую. Что-то подсказывало ему, что тренер сам должен выгнать его, – и он не ошибся.

Кажется, для них это было неожиданностью, что они так просчитались в тренере. Он слышал, его уговаривали. Но тут, пусть он был еще совсем мальчишкой, его осенило сделать самый умный в своей жизни ход – неловко свалившись на уроке физкультуры с дерева, что росло у школы, Евгений сломал себе ногу, надолго затянул лечение – и после этого никогда уже не прыгал публично.

И если эти люди действительно обратили на Евгения внимание еще в школе, то единственной их ошибкой было то, что после случившегося о нем забыли надолго.

Но ему-то самому никогда было не забыть, как, поджав ноги, он прыгал у зеркальной стены и отображенный прыжок казался вдвое выше. Евгений закрывался от всех, самозабвенно прыгал через стул, но это не было тренировками – нет, ему просто не терпелось разобраться с этим захватывающим, возникающим в прыжке ощущением до конца. Конечно, этого не должен был видеть никто. Иначе непременно его снова поволокут в секцию, где навсегда отобьют охоту к таким прыжкам – ведь понятно, что, если как следует потренироваться, он сможет прыгнуть выше любой пули.

То, что у него получалось, действительно мало походило на любой из спортивных прыжков – в его легкости, естественности, казалось, было что-то от движения рукой, когда просто поправляешь волосы. Он и получался как одно единое, непрерывной линией, движение.

Евгению казалось, в этом прыжке он раскрывался весь. Даже внешне он был похож на свой прыжок – закрытый, с каким-то секретом, готовым вдруг выплеснуться наружу. Когда в ателье фотограф просил улыбнуться, ему дико хотелось вместо улыбки просто подпрыгнуть. Конечно, Евгений справлялся с собой, но даже сама эта улыбка получалась у него как прыжок – внезапная и легкая.

Евгений охотно признавал в себе это мальчишеством – но в конце концов не потому ли он так неуязвим теперь и почти бессмертен? Евгению казалось, что и существование он свое закончит только тогда, когда этот подзастрявший в нем с тех лет мальчишка неосторожно, в какой-нибудь рядовой попытке, выпрыгнет, вывалится из него в сторону, будто совершив побег. Он грубо, будто из него выпала пружина, плюхнется обратно, и вот тогда-то станет беззащитен: как и все вокруг.

По-настоящему его история, пожалуй, началась даже не в гимназическом зале, у зеркальной стены, а много раньше: в пыльном летнем дворе, когда он прыгал если и не лучше, то, может быть, чуть чаще других. Именно в мальчишеской повадке был этот сухой, летящий прыжок, когда сидящий в засаде дворовый враг вдруг стреляет во весь голос из палочного ружья. На это требовалось в беге, чуть толкнув вниз землю, мгновенно поджать ноги – и особым шиком в этот момент было показать на пролетевшую под ногами пулю. Это всегда удавалось Евгению настолько легко, что казалось, еще в грудном возрасте, когда на кухне мать роняла кастрюлю, он, лежащий в комнате голышом, сразу подтягивал ноги – если б она знала, что когда-нибудь, может быть, это спасет ему жизнь.

Отца своего Евгений почти не знал. Это был грузный человек в надвинутой на лоб кепке, он появлялся у них всегда ночью и очень редко – чуть ли не раз в несколько лет. Он пил на кухне водку и утром, молча стиснув его, уходил. Когда им рассказывали, как его убили, Евгений, слушая, будто видел это своими глазами – как отец был ранен в ногу и, даже упав, кажется, стрелял в ответ. Именно тогда он окончательно себе уяснил: стреляют они по ногам, и высоко подпрыгнуть перед выстрелом – это вопрос жизни.

Кажется, отец был вором, и смутно ему всегда хотелось пойти по его стопам, но так как-то и не удалось. Когда в семье узнали о его смерти, Евгений несколько дней в своей комнате без устали прыгал через стул, потому что, когда в тебя стреляют, самое главное – вовремя поджать ноги. Вскоре, за несколько дней до совершеннолетия, пришли и за ним, переодевшись санитарами, и мать, стараясь не плакать, провожала Евгения до двери.

Как ни странно, это даже доставило ему какое-то удовлетворение. Наконец-то он попал в первую в своей жизни облаву – пусть застали его врасплох, так что даже не пришлось стрелять по ногам. Кроме того, именно тогда он понял, что, когда на тебя готовят облаву, доверять нельзя никому, даже своей матери.

Когда через несколько лет он вернулся, ничего, кажется, не изменилось. Даже стул в его комнате стоял на том же самом месте, и стоило матери отлучиться, он легко взял высоту первым же прыжком: ведь там Евгений, конечно же, тоже не терял времени даром.

Должно быть, переодевшись санитарами, они полагали, что их уже не раскусить. Но только Евгений, пожалуй, сразу, стоило им в тот вечер войти в комнату, понял, кто за ним пожаловал.

Они решили, видимо, что пора за ним некоторое время понаблюдать, и Евгений уже привычно прикинулся в той больнице простачком. Да так хорошо, что, улучив минуту, за спиной санитара иногда мог себе позволить прыгнуть. Поэтому-то, когда наконец вернулся, он был в прекрасной форме – но об этом никто не должен был знать. Даже мать – она, казалось, сильно сдала за время отсутствия сына, и иногда, жалея ее, Евгений думал, что, скорее всего, она тоже из них.

Никто не должен знать, как Евгений умеет прыгать через стул – высоко над спинкой, потому что это и есть его заветный козырь, с которым он уйдет от любой облавы. А она в любой момент могла докатиться до него, потому что он сын вора, или просто потому, что облава захлестывает всех. Он был сыном вора и поэтому-то знал, что облава вечна, она ждет только того, чтобы ты расслабился, и вот тогда-то тебя захлестнет. Ночью, в постели, легко