Российский колокол №3-4 2021 - Коллектив авторов Страница 21

– Запишите мне, пожалуйста, как это называется.

– Что называется? – Музейная девушка обернулась, и оказалось, что она стоит уже в дверях, уже уходит.

– Книга…

– «Энеида»? Конечно. Давайте бумагу и ручку, я запишу.

Девушка выглядела удивленной, озадаченной, и в Кириной голове взрывались ярко-красные шары жгучего стыда. Она скользнула мимо гостьи в прихожую и, вынув из ящика комода блокнот и карандаш, нашла страницу, свободную от телефонов бытовых служб и заказа продуктов из магазина.

«“Энеида”, Вергилий, книга шестая», – написала музейная девушка, а внизу оставила свой телефон и имя – Марина Панина. Почерк у нее был крупный и круглый, как она сама.

7. Замедленным раною шагом

Кирилл пришел около полуночи. Увидев, что Кира еще не спит, – а она специально ждала его, не разрешая себе дремать, – он молча прошел на кухню, вымыл руки и сел на высокий стул у барной стойки. Кира так же молча положила на тарелку бифштекс с картофельным пюре, полила соусом и поставила тарелку перед ним. Он начал есть, а она вернулась к шкафчикам, достала чашку и налила ему горячего чая.

И после этого что-то случилось. Туман в голове сгустился, спасая от ужаса осознания. Это была реакция на утренние разговоры, на влившееся в дом золото солнечного света, на вопросы и искренний интерес и записанное название книги. Этого словно оказалось слишком много для Кириных нервов, для ее головы, для всей ее жизни. Туман сгустился внутри и вне ее, укутал коконом, но что-то было не так: тревожные сигналы, словно электрические разряды, пронизывали туман на периферии, где-то вдалеке, и потом в голову, искрясь, вплыл холодный фиолетовый наэлектризованный шар, и Кира поняла, что замерла с чашкой в руках и стоит, глядя в одну точку, а Кирилл не ест и смотрит на нее прямо и пристально.

Осознание того, что она опять застыла, замерла, отключилась и что ее застали на месте преступления, спустило с цепи ужас. Эта сцепка, эта последовательность психических действий за десять лет брака с Димой стала неразрывной.

Рука Киры задрожала, заплясала на блюдце ослепительно-белой чашки, горячий чай выплеснулся из нее, попал на руку, Кира вскрикнула от боли, прикусила губу, постаралась удержать, но чашка уже падала на пол, на белую крепкую плитку, ударилась, подпрыгнула, разошлась осколками. Два больших раскрылись, как свежий белый бутон с чайной сердцевиной, мелкие брызнули во все стороны. Кира бросилась собирать, поскользнулась, в ее пятку плотно вошел острый фаянсовый шип. Было очень больно, гораздо больнее, чем обожженной руке. Сознание отключилось, теперь Кирой руководила паника, и она, как всегда, полностью отдалась ее лихорадочному течению.

Но внезапно оказалось, что сидит уже не на полу, а на придвинутом к раковине барном стуле. Вода включена, Кирилл зачерпывает ее горстью и умывает Кире лицо. Она видела каждый его жест, серьезное и сосредоточенное выражение его глаз, видела – но не осознавала, не понимала, что происходит. В ее словаре не было трактовок для этих жестов и этого беспокойства. По ступне текла горячая кровь, с подбородка на грудь капала, пропитывая футболку, холодная вода, тумана в голове не было, но и ничего другого не было тоже. Пустота.

А потом все стало на свои места, потому что Кирилл поднял руку и замахнулся – широко и резко. И снова сработали отлаженные механизмы, она подтянула к груди колени и скрестила над головой поднятые руки, чтобы защититься от удара. И от этих движений ей даже стало легче, потому что Кирилл оказался понятым, таким же, как все. Она чувствовала его силу, втягивала ее запах ноздрями, как животное. Она знала только два вида людей: одни были жертвы, как она или мама, другие были сильны и демонстрировали жертвам свою силу. Не всегда сразу, но рано или поздно должны были продемонстрировать.

Но удара не было. Две крепкие мужские руки лежали на ее плечах, удерживая от падения с высокого стула, и мягкий низкий голос говорил что-то, как будто пел, приятным эхом отзываясь у Киры в груди. И она пошла сначала за этим эхом – тревожно, несмело, но туман внутри и вокруг нее снова стал густым, чтобы, как подушка, защитить от боли ударов, и сначала она не понимала, куда идет. Но боли не было, и туман постепенно рассеивался, слова звучали все отчетливее.

– Что случилось? Что с тобой? – спрашивал ее Кирилл, а когда она открыла глаза и посмотрела на него настороженным, затравленным взглядом, вдруг понял: – Ты что, подумала, я тебя ударю?

Она ничего не ответила, но Кирилл убрал от нее руки, поднял их, развернув ладонями к ней, как будто сдавался, как будто хотел показать, что безоружен, и отступил на шаг назад.

– Я просто хотел достать чистое полотенце, я всю тебя залил.

Он показывал на шкафчик над мойкой, и Кира поняла, о чем он. Там действительно лежали полотенца, просто он слишком резко поднял руку.

В кухне было сумрачно, верхний свет не горел, но зато над мойкой и плитой сияли несколько встроенных светильников, и лицо Киры можно было различить в малейших подробностях. Он вдруг увидел тонкий шрам на ее верхней губе, оставшийся после прямого удара кулаком в лицо; у нее тогда раскололся пополам зуб. Увидел еще один шрам, выползающий на лоб из-под волос, почти незаметный, но довольно широкий.

– Тебя что, били?

Кира опустила голову.

– Так, – сказал Кирилл. – Так.

Голос его изменился, в нем больше не чувствовалось силы. И запах изменился тоже. Это была растерянность, но Кира не узнала ее, она давно не видела растерянных людей. Ей было странно, что человек перестал быть сильным, но и слабым не стал тоже.

– Так, – еще раз повторил Кирилл. – Давай по порядку. Нужно тебя вытереть, обработать рану на пятке и еще посмотреть, что у тебя с рукой. Сильно обожглась?

Он протянул свою руку к ее руке – осторожно, словно боялся спугнуть раненую птицу. Взял ее ладонь, покрасневшую там, куда плеснул кипяток, осторожно поднял рукав, чтобы понять, как велик ожог, и, конечно, заметил круглые светлые рубцы, которые теснились на ее руке, как лица на той картине, название которой Кира внезапно вспомнила: «Стиговы топи», вот как